каких они кровей, их воспитают так, что они, как никто другой, будут ненавидеть башкирский народ. Какой бы приговор ни вынесли ему и его отцу, из всех наказаний это — самое изощренное, подлое и жестокое...
Думая об участи своей семьи, Салават метался по своей клетке, не находя себе места. Нет, он не допустит, чтобы из его детей сделали кафыров и манкуртов. Надо что-то делать. И Салават решил обратиться за помощью к одному из охранников.
— Эй, солдат. Тебя как звать? — окликнул он.
— Мне не велено с арестантами балакать, — нарочито громко ответил тот.
Салават не отважился заговорить с ним вновь. Но кара ульного разобрало любопытство. Он подумал немного и, понизив голос, сказал: — Так вот, значит... Яков Федорович меня кличут. А тебе зачедо? Можа, нужда какая?
— Нужда, Яков Федорыч, болыпая-болыпая нужда, — встрепенулся Салават. — Письмо хочу брату написать.
— Ну?
— Харчи надо, деньги, одежку. Сам видишь, платье мое шибко истрепалось...
— Да уж, что и говорить, от таких харчей и ноги протя нуть недолго. Ш утка ли — четыре копейки на день, — по сочувствовал ему сердобольный солдат Чудинов. — Что ж, бедолага, возьмусь пособить тебе, пожалуй, — согласился он и в следующий раз тайком передал Салавату бумагу, пе ро и чернила.
Они условились, что при первой же возможности Чуди нов вручит письмо нужному человеку. И случай такой вскоре представился.
Постоянно дежуривший у окошка Салават заприметил как-то снаружи своего родственника. Он тут же дал знать об этом Чудинову: — Яков Федорыч. На улице один башкорт стоит. Пере дай ему мое письмо.
— Понял. Токмо пускай твой человек малость подо ждет, покуда смена моя не явится.
Чуть позже, сдав пост сменщику, он вышел на улицу и, увидав неподалеку не одного, а сразу нескольких башкир, растерялся, не зная, кому из них вручить послание.
Он походил-походил и, плюнув, подошел к самому крайнему. Им оказался житель аула Мухамметово Сибир ской дороги Мухаммат Кусюков.
274
Думая об участи своей семьи, Салават метался по своей клетке, не находя себе места. Нет, он не допустит, чтобы из его детей сделали кафыров и манкуртов. Надо что-то делать. И Салават решил обратиться за помощью к одному из охранников.
— Эй, солдат. Тебя как звать? — окликнул он.
— Мне не велено с арестантами балакать, — нарочито громко ответил тот.
Салават не отважился заговорить с ним вновь. Но кара ульного разобрало любопытство. Он подумал немного и, понизив голос, сказал: — Так вот, значит... Яков Федорович меня кличут. А тебе зачедо? Можа, нужда какая?
— Нужда, Яков Федорыч, болыпая-болыпая нужда, — встрепенулся Салават. — Письмо хочу брату написать.
— Ну?
— Харчи надо, деньги, одежку. Сам видишь, платье мое шибко истрепалось...
— Да уж, что и говорить, от таких харчей и ноги протя нуть недолго. Ш утка ли — четыре копейки на день, — по сочувствовал ему сердобольный солдат Чудинов. — Что ж, бедолага, возьмусь пособить тебе, пожалуй, — согласился он и в следующий раз тайком передал Салавату бумагу, пе ро и чернила.
Они условились, что при первой же возможности Чуди нов вручит письмо нужному человеку. И случай такой вскоре представился.
Постоянно дежуривший у окошка Салават заприметил как-то снаружи своего родственника. Он тут же дал знать об этом Чудинову: — Яков Федорыч. На улице один башкорт стоит. Пере дай ему мое письмо.
— Понял. Токмо пускай твой человек малость подо ждет, покуда смена моя не явится.
Чуть позже, сдав пост сменщику, он вышел на улицу и, увидав неподалеку не одного, а сразу нескольких башкир, растерялся, не зная, кому из них вручить послание.
Он походил-походил и, плюнув, подошел к самому крайнему. Им оказался житель аула Мухамметово Сибир ской дороги Мухаммат Кусюков.
274
