Оренбургский губернатор не стал брать на себя ответст венность и уже через две недели препроводил «немаловаж ных колодников» в Уфу — «по ближайшему жительства их состоянию» и «по месту, где их злодейства происхо дили».
Уфимские провинциальные власти как будто только этого и ждали. Незадолго до прибытия Салавата в Уфу Панину была отправлена жалоба местного дворянства на башкирский народ, донимавший их беспрестанными бун тами. И то, что главный его предводитель оказался вскоре у них в руках, было расценено как ответ главнокомандую щего на их обращение. Воевода Борисов и его помощники проявили при выполнении поручения Рейнсдорпа боль шое рвение.
Пока они занимались расследованием, Салават и Юлай дожидались приговора в тюрьме, под которую специально для важных преступников было приспособлено здание ма гистрата. Их содержали порознь и под усиленной охраной. По отдельности вызывали и на допросы.
Во время допросов Салават вел себя осторожно, разум но, взвешивая каждое слово. Он никого не оговаривал и не выдавал. Когда возникала необходимость оправдаться, Са лават ссылался лишь на тех из своих соратников, которым ничего не угрожало: кого уже не было в живых и кто сумел вовремя бежать и надежно укрыться.
Томясь в полном одиночестве в одном из тюремных по мещений, Салават задыхался от удушливого смрада и страдал от мучительных болей, причиненных побоями. Но еще невыносимее была тоска по воле. Она рвалась из истерзанной души батыра печальной песней: Эх, вернулся бы я в дом родной, Да вот снегом занесло мой путь.
То не снег запорошил путь мой, Угодил я в руки к лютому врагу.
Нет Салавату дороги домой. Да и кто его там ждет... Салават знал, что гнездо его разорено. Самые близкие ему люди стали заложниками. Страшно подумать, что ждет их впереди — если не гибель, то рабство. Ж ен отдадут, как водится, к господам в услужение — к тем, кто особенно отличился во время расправы над повстанцами. Детей окрестят, нарекут русскими именами, и следующие поко ления потомков Салавата уже не только не будут знать, 273
Уфимские провинциальные власти как будто только этого и ждали. Незадолго до прибытия Салавата в Уфу Панину была отправлена жалоба местного дворянства на башкирский народ, донимавший их беспрестанными бун тами. И то, что главный его предводитель оказался вскоре у них в руках, было расценено как ответ главнокомандую щего на их обращение. Воевода Борисов и его помощники проявили при выполнении поручения Рейнсдорпа боль шое рвение.
Пока они занимались расследованием, Салават и Юлай дожидались приговора в тюрьме, под которую специально для важных преступников было приспособлено здание ма гистрата. Их содержали порознь и под усиленной охраной. По отдельности вызывали и на допросы.
Во время допросов Салават вел себя осторожно, разум но, взвешивая каждое слово. Он никого не оговаривал и не выдавал. Когда возникала необходимость оправдаться, Са лават ссылался лишь на тех из своих соратников, которым ничего не угрожало: кого уже не было в живых и кто сумел вовремя бежать и надежно укрыться.
Томясь в полном одиночестве в одном из тюремных по мещений, Салават задыхался от удушливого смрада и страдал от мучительных болей, причиненных побоями. Но еще невыносимее была тоска по воле. Она рвалась из истерзанной души батыра печальной песней: Эх, вернулся бы я в дом родной, Да вот снегом занесло мой путь.
То не снег запорошил путь мой, Угодил я в руки к лютому врагу.
Нет Салавату дороги домой. Да и кто его там ждет... Салават знал, что гнездо его разорено. Самые близкие ему люди стали заложниками. Страшно подумать, что ждет их впереди — если не гибель, то рабство. Ж ен отдадут, как водится, к господам в услужение — к тем, кто особенно отличился во время расправы над повстанцами. Детей окрестят, нарекут русскими именами, и следующие поко ления потомков Салавата уже не только не будут знать, 273
