вал он и, вдруг оживившись, добавил: — Ты мне, брат, лучше вот что скажи. Не желаешь ли ты послужить расей- скому ампиратору Петру Федоровичу Третьему, то бишь мне?
— С превеликой охотою, ваше величество! — отозвался Хлопуша, сверкая глазами, отражавшими отблески огней горящих свечей.
— А генерала Рейнсдорпа не убоишься?
Хлопуша выпрямился и, не мигая, ответил: — Плевал я на енерала! Я вам служить желаю!
— А не сбежишь?
— Никак нет, батюшка! — сказал Хлопуша и стал неис тово клясться, что будет служить ему отныне и вовек ве рой и правдой.
Пугачев вначале осклабился, потом вдруг не выдержал и расхохотался, хлопая его дружески по плечу.
— Ну полно, братец, верю, верю! Чую я, мы с тобой по ладим. Такие, как ты, мне дюже нужны, — признался он и плеснул новичку полную чарку водки, которую тот, не сходя с места, залпом осушил.
Пугачев одобрительно кивнул — дескать, наш человек, после чего велел накормить его и дал немного денег, нака зав купить новое платье.
Атаману Овчинникову это не понравилось. Едва Хлопу ша вышел, как он бросился к Пугачеву с упреками: — Государь, зря ты ентому каторжному доверился. Уйдет, как пить дать — уйдет. Сперва вынюхает тут все, как да чего, и был таков, напрямки — к енералу, что его подослал. Вздернуть бы плута, покамест не поздно...
— Да чего ты, Андрюха, на его взъелся? По всему ви дать, Хлопуша — мужик добрый. А и убежит, какой с него спрос. Не велика потеря. Чать, от одного армия наша не оскудеет...
— Ну а с бумагами как быть, которые при ем были? — не унимался Овчинников. — Окромя указа, что губерна тор тебе передать велел, он ишо три с собой притащил. Для казаков писанные, чтоб тебя за государя не признавали... Зачем-то по карманам разным рассовал...
— Так ведь Хлопуша самолично их и выложил, не стал утаивать, — с раздражением заметил Пугачев, беря в руки губернаторские бумаги. Пробежав одну из них глазами, как будто читает, он разорвал враз все три листа и швыр нул их огонь. — Видал? Вот и вся недолга. Остались каза 135
— С превеликой охотою, ваше величество! — отозвался Хлопуша, сверкая глазами, отражавшими отблески огней горящих свечей.
— А генерала Рейнсдорпа не убоишься?
Хлопуша выпрямился и, не мигая, ответил: — Плевал я на енерала! Я вам служить желаю!
— А не сбежишь?
— Никак нет, батюшка! — сказал Хлопуша и стал неис тово клясться, что будет служить ему отныне и вовек ве рой и правдой.
Пугачев вначале осклабился, потом вдруг не выдержал и расхохотался, хлопая его дружески по плечу.
— Ну полно, братец, верю, верю! Чую я, мы с тобой по ладим. Такие, как ты, мне дюже нужны, — признался он и плеснул новичку полную чарку водки, которую тот, не сходя с места, залпом осушил.
Пугачев одобрительно кивнул — дескать, наш человек, после чего велел накормить его и дал немного денег, нака зав купить новое платье.
Атаману Овчинникову это не понравилось. Едва Хлопу ша вышел, как он бросился к Пугачеву с упреками: — Государь, зря ты ентому каторжному доверился. Уйдет, как пить дать — уйдет. Сперва вынюхает тут все, как да чего, и был таков, напрямки — к енералу, что его подослал. Вздернуть бы плута, покамест не поздно...
— Да чего ты, Андрюха, на его взъелся? По всему ви дать, Хлопуша — мужик добрый. А и убежит, какой с него спрос. Не велика потеря. Чать, от одного армия наша не оскудеет...
— Ну а с бумагами как быть, которые при ем были? — не унимался Овчинников. — Окромя указа, что губерна тор тебе передать велел, он ишо три с собой притащил. Для казаков писанные, чтоб тебя за государя не признавали... Зачем-то по карманам разным рассовал...
— Так ведь Хлопуша самолично их и выложил, не стал утаивать, — с раздражением заметил Пугачев, беря в руки губернаторские бумаги. Пробежав одну из них глазами, как будто читает, он разорвал враз все три листа и швыр нул их огонь. — Видал? Вот и вся недолга. Остались каза 135
