303 ческая наука не дала своего ответа. Концепт объясняет, что всю свою сознательную жизнь люди говорили не на татарском, а на особом диалекте башкирского языка. Уж не на северо-западном ли диалекте башкирского нам все это время пели выходцы из Башкортостана Айдар Галимов, Салават Фатхетдинов и Хания Фархи?
Вот только насколько такой подход стратегичен для самого Башкортостана? Пытаясь изменить национальное самосознание и добившись успеха среди небольшой части населения, у другой ча- сти такой «республиканский национализм» может вызывать отторжение и поспособствовать отъ- езду из региона. В городах же бывает и так – люди, не имея своей национальной инфраструктуры, перестают воспроизводить татарскую идентичность, не становясь при этом и башкирами. Тратя огромные силы на доказывание башкирского происхождения своих граждан, успевают ли в Баш- кортостане создавать образовательную инфраструктуру на башкирском языке, продвигать совре- менные национальные проекты, помогать строить мечети? Ведь несколько десятков миллионов рублей на национальные гранты, в которых не оказалось места татарам, – это весьма скудные ре- сурсы, на которые вряд ли можно сделать что-то масштабное и значимое.
И это общая проблема для национальных республик. Если культуру финансируют по остаточно- му принципу из бедных региональных бюджетов, то на дела национальные идет уже то, что осталось после расходов на учреждения культуры, а на новое дают и вовсе «крошки», вокруг которых потом возникают споры. Да и для крупного республиканского бизнеса со штаб-квартирами в Москве, кото- рый может целиком высосать за несколько лет шиханы и не подавиться, «национальное» не оказыва- ется даже предметом для показной заботы. Вот о каких проблемах прежде всего нам нужно говорить. Выходит, что народы существуют для федерации, а не федерация для народов. «ОДНИХ ДОМОВ ДРУЖБЫ НАРОДОВ И ФОЛЬКЛОРНЫХ ФОРМАТОВ ЗДЕСЬ ТОЧНО НЕ ХВАТИТ» На этом противоречивом фоне уже не удивляет мигрантофобия, проявившаяся в огульной кри- тике поста профессора Гусейнова об отсутствии газет на языках бывших союзных республик. Ми- грантофобия не только не возбраняется, она и вовсе порой считается признаком хорошего тона. И это в условиях количественного роста мигрантов в нашей стране, который по экономическим прогнозам будет продолжаться (без него уже не разровнять демографические провалы), а значит, неприятие, дух конфликтности станет только нарастать.
Даже среди татар такое отношение порой считается нормой, несмотря на этнокультурное, религиозное, языковое родство, общую историю. Однако знание о нашем родстве за последние 20–30 лет выветрилось из национального сознания. Мы уже не помним, что для татар знание пер- сидского языка (основным носителем которого для наших предков являлась Бухара) являлось при- знаком высокой культуры. А ведь без приезжих бухарцев, органично вошедших в состав татарской нации, без бухарского пласта татарская культура была бы гораздо беднее. Да и правильно ли назы- вать выходцев из бывших союзных республик мигрантами, если мы столетиями жили вместе, если часть их этногенеза происходила на территории современной России – по сути, казахи, киргизы, узбеки и многие другие являются нашими коренными народами. Например, хан Ахмат, победой над которым гордится вся Калуга, долгое время воевал на Нижней Волге с узбекскими ханами, ко- торые, в свою очередь, были теснейшим образом связаны родственными узами с Сибирским хан- ством и Ногайской Ордой. Вполне вероятно, что не только экономика, но и генетическая память заставляет возвращаться бывших кочевников на пространство северной Евразии.
Возможно, что второе-третье поколение укоренившихся в России выходцев из СНГ вскоре сможет вспомнить и о своих языковых и этнокультурных правах. И тогда одних Домов дружбы народов и фольклорных форматов здесь точно не хватит. В этом смысле Татарстан мог бы заду- маться об интеграции приезжающих через овладение татарским языком, совместные культурные мероприятия, создание сети мусульманских школ. Интеграция – это обоюдный процесс познания друг друга, а не попытки подчинить существующим общественным устоям. Пока же второе-третье поколение приезжих, учась в татарстанских школах, чаще интегрируется в пацанскую субкульту-
Вот только насколько такой подход стратегичен для самого Башкортостана? Пытаясь изменить национальное самосознание и добившись успеха среди небольшой части населения, у другой ча- сти такой «республиканский национализм» может вызывать отторжение и поспособствовать отъ- езду из региона. В городах же бывает и так – люди, не имея своей национальной инфраструктуры, перестают воспроизводить татарскую идентичность, не становясь при этом и башкирами. Тратя огромные силы на доказывание башкирского происхождения своих граждан, успевают ли в Баш- кортостане создавать образовательную инфраструктуру на башкирском языке, продвигать совре- менные национальные проекты, помогать строить мечети? Ведь несколько десятков миллионов рублей на национальные гранты, в которых не оказалось места татарам, – это весьма скудные ре- сурсы, на которые вряд ли можно сделать что-то масштабное и значимое.
И это общая проблема для национальных республик. Если культуру финансируют по остаточно- му принципу из бедных региональных бюджетов, то на дела национальные идет уже то, что осталось после расходов на учреждения культуры, а на новое дают и вовсе «крошки», вокруг которых потом возникают споры. Да и для крупного республиканского бизнеса со штаб-квартирами в Москве, кото- рый может целиком высосать за несколько лет шиханы и не подавиться, «национальное» не оказыва- ется даже предметом для показной заботы. Вот о каких проблемах прежде всего нам нужно говорить. Выходит, что народы существуют для федерации, а не федерация для народов. «ОДНИХ ДОМОВ ДРУЖБЫ НАРОДОВ И ФОЛЬКЛОРНЫХ ФОРМАТОВ ЗДЕСЬ ТОЧНО НЕ ХВАТИТ» На этом противоречивом фоне уже не удивляет мигрантофобия, проявившаяся в огульной кри- тике поста профессора Гусейнова об отсутствии газет на языках бывших союзных республик. Ми- грантофобия не только не возбраняется, она и вовсе порой считается признаком хорошего тона. И это в условиях количественного роста мигрантов в нашей стране, который по экономическим прогнозам будет продолжаться (без него уже не разровнять демографические провалы), а значит, неприятие, дух конфликтности станет только нарастать.
Даже среди татар такое отношение порой считается нормой, несмотря на этнокультурное, религиозное, языковое родство, общую историю. Однако знание о нашем родстве за последние 20–30 лет выветрилось из национального сознания. Мы уже не помним, что для татар знание пер- сидского языка (основным носителем которого для наших предков являлась Бухара) являлось при- знаком высокой культуры. А ведь без приезжих бухарцев, органично вошедших в состав татарской нации, без бухарского пласта татарская культура была бы гораздо беднее. Да и правильно ли назы- вать выходцев из бывших союзных республик мигрантами, если мы столетиями жили вместе, если часть их этногенеза происходила на территории современной России – по сути, казахи, киргизы, узбеки и многие другие являются нашими коренными народами. Например, хан Ахмат, победой над которым гордится вся Калуга, долгое время воевал на Нижней Волге с узбекскими ханами, ко- торые, в свою очередь, были теснейшим образом связаны родственными узами с Сибирским хан- ством и Ногайской Ордой. Вполне вероятно, что не только экономика, но и генетическая память заставляет возвращаться бывших кочевников на пространство северной Евразии.
Возможно, что второе-третье поколение укоренившихся в России выходцев из СНГ вскоре сможет вспомнить и о своих языковых и этнокультурных правах. И тогда одних Домов дружбы народов и фольклорных форматов здесь точно не хватит. В этом смысле Татарстан мог бы заду- маться об интеграции приезжающих через овладение татарским языком, совместные культурные мероприятия, создание сети мусульманских школ. Интеграция – это обоюдный процесс познания друг друга, а не попытки подчинить существующим общественным устоям. Пока же второе-третье поколение приезжих, учась в татарстанских школах, чаще интегрируется в пацанскую субкульту-
