93 НАСИЛИЕ По Галковскому, именно смещение планов реальности и воображения в русском сознании и языке, неразличение формальных и содержательных сторон коммуникации делает русское слово столь эффективным. В России сбываются книжные фантазии и утопии (любой дворянин «золотого», екатерининского века мог построить в своей усадьбе Лон- дон, Париж или древние Афины и заставить своих крестьян носить европейское платье или античные тоги, говорить на французском, греческом, латыни и т. п.). Насилие по-русски – это часто именно «воспитание», «образование», насильствен- ное просвещение, «гуманитарное вмешательство». Наш на- циональный диалог – это психологический форс-мажор, где целью чаще всего является попытка «влезть в душу» собесед- нику, раскрутить его на откровенность, выпотрошить. В мяг- кой форме это происходит в разговоре по пьяной лавочке, в жесткой – в виде домогательства, допроса с пристрастием: Русское общение идет очень далеко, заходит очень далеко. В русском общении совершенно отсутствует категория меры. Русский диалог преступен, что прекрасно показал Даниил Хармс. Он физиологически глубоко подметил беззащитность русского слова, невозможность им защититься, формализовать диалог, ввести его хоть в какие-то рамки. А с другой стороны, Хармс чувствовал, что это же свойство языка превращает об- щение в избиение и убийство. Русский язык – язык палачей и язык жертв*.
Но вряд ли общение-избиение – стиль одной только рус- ской национальной культуры. Этот феномен имеет поистине интернациональный характер: недаром такие суровые прак- * Там же. С. 65.
Но вряд ли общение-избиение – стиль одной только рус- ской национальной культуры. Этот феномен имеет поистине интернациональный характер: недаром такие суровые прак- * Там же. С. 65.
