Корнев В.В. - Философия повседневных вещей, 2011. Страница 50.

51 ЕДА лами и сверкая презрительным взглядом). Уже в «Стачке» Эйзенштейна (1925) толстые буржуи изображены на обиль- ном пиру, создавая монтажный контраст картинам нищего и страдающего пролетариата. В фильме Станислава Говорухи- на «Место встречи изменить нельзя» (1979) ключевая сце- на – пир в бандитской малине, куда попадает истощавший и на грани нервного срыва Шарапов и видит первым делом здоровенные морды пожирающих изобилие яств бандитов. При этом если положительные герои ведут бескомпромиссно полуголодное существование, то персонаж Всеволода Абду- лова (предатель) в решающий момент своей трусости и под- лости (сцена с провалившейся засадой на Фокса) буквально давится едой – он встает из-за стола, не успевая прожевать кусок, и на этом-то ловит его бандит. В западном кино это противопоставление также действует безотказно, допуская исключение лишь в случаях с комедийной окраской (скандал на званом обеде, комическое метание пирожных и т. п.). Есть (особенно публично) – это комично или неприлич- но. Такой тезис концептуализирует Луис Бунюэль в своей блестящей сатире на современное общество «Призрак свобо- ды» (Le fantôme de la liberté, 1974), где в одном из эпизодов переворачиваются функции столовой и туалета. Пришедшие в гости буржуа как ни в чем не бывало рассаживаются за пу- стым столом прямо на унитазах, а для принятия пищи стыд- ливо уединяются поодиночке в кулинарную каморку. По всему видно, что «галлюциногенный конденсат наи- более распространенных комплексов»*, как называл инсти- тут кино итальянский критик Антонио Менегетти, проявляет некую социальную фобию, связанную с отношением к еде как к собственно пище, так и к ритуалу. * Менегетти А. Кино, театр, бессознательное. М., 2001. Т. 1. С. 36.

Закрыть