123 ВОЗРАСТ А теперь самый интересный случай – мой собственный. Задумывая этот сюжет о возрасте, я хотел подвести рас- суждения к элегантному в своей прямолинейности выво- ду: человек в действительности виновен за свой возраст. То есть на каком-то экзистенциальном уровне, в духе самокопа- ний Кьеркегора, каждый должен принять на себя вину за то, что дожил до таких-то лет. Известно, например, что по ряду объективных причин русскому поэту стыдно жить старше тридцати семи. Живые по сей день рок-музыканты, продол- жающие стричь купоны со своей давнишней популярности тоже, с обывательской точки зрения, как-то подзадержались со смертью (представить себе только к всеобщему ужасу пя- тидесятилетнего Виктора Цоя или Александра Башлачева!). Герой «Записок из подполья» Достоевского прямо называет такой возраст «пошлым», «неприличным»: Мне теперь сорок лет, а ведь сорок лет – это вся жизнь; ведь это самая глубокая старость. Дальше сорока лет жить непри- лично, пошло, безнравственно! Кто живет дольше сорока лет, – отвечайте искренно, честно? Я вам скажу, кто живет: дураки и негодяи живут. Я всем старцам это в глаза скажу, всем этим почтенным старцам, всем этим сребровласым и благоухающим старцам! Всему свету в глаза скажу! Я имею право так гово- рить, потому что сам до шестидесяти лет доживу. До семиде- сяти лет проживу! До восьмидесяти лет проживу!.. Постойте! Дайте дух перевести...
И дело не в том, что по достижении такого «неприлично- го возраста» поэту или вообще человеку с нерастраченной со- вестью лучше застрелиться. Нет, вполне можно благополучно жить и далее, но при этом принимая на себя ответственность за каждый «лишний» год, наполненный очередными потеря-
И дело не в том, что по достижении такого «неприлично- го возраста» поэту или вообще человеку с нерастраченной со- вестью лучше застрелиться. Нет, вполне можно благополучно жить и далее, но при этом принимая на себя ответственность за каждый «лишний» год, наполненный очередными потеря-
