96 Проза Я с таким ужасом на него посмотрела, что он отступил и смиренно кивнул – нет так нет, но попытаться стоило. И, не устояв, вдруг упал назад, плашмя, сильно ударившись об пол.
И снова все эти гроздья вины и боли навалились на меня, и жгучий стыд, я не хочу без деда, я не готова. Да, врачи сказали, что шансов нет, еще семь лет назад, но я не могу. Не сейчас, пожалуйста. Если чудовище тебя заберет, как я буду тут одна?
Он умер позже. Мама позвонила мне и сказала: «Дед умер». И положила трубку. Я не поверила и тут же вспомнила его смех. Его дивный всепобеждающий смех. Это насмерть закольцевалось в моей голове, как поцарапанная пластинка: «Дед умер» – маминым голосом – и его смех, наполнявший меня радостью. Смерть – смех. И снова, снова, снова. Я не могла говорить. Рот открывала, но мысли так и не выкристаллизовывались в слова. Голоса не было. Я пила водку из горла, зали- вала, запрокинув голову, как алик, меня тошнило, и я тут же пила снова. Гортань разрывалась от боли, и мне это нравилось – отвлекало.
После похорон я бегала. Бегала до заходившегося сердца, до ободранной хо- лодным воздухом глотки, до тошноты, бегала так, чтобы упасть навзничь на траву и думать только о том, жива я или нет. Но потом начиналось снова. «Дед умер» – и его смех.
Полегчало только в Москве. Через сорок дней, ночью, я вспомнила вдруг то, что никогда не вспоминала. Когда дед выпивал, он приходил поздно, и я всегда ждала его за холодильником, чтобы напугать. Ждала долго, иногда до самого утра, сидеть было неудобно, болели ноги и затекала «прясница», но дед всегда приходил. И я пошла и села за холодильник. Прямо в Москве, в общежитии, ночью. Мне казалось, что он непременно придет. Надо только подождать. Я прождала до самого утра. Но на этот раз он так и не пришел.
Прошло много лет. Я стала сильнее. Может быть, немножко дедом. Развелась, осталась в Москве, купила уютную квартирку в пустынном местечке у леса, за городом, и огромный джип. Но каждый раз в аэропорту я думаю о том, что уже завтра я буду стричь траву на могиле моего любимого деда, и будто тяжелый вакуум стаскивает с меня все связи, чувства, достижения и оставляет голой, без кожи, с содрогающимися жилами перед лицом пустоты.
Мама говорит, что он навсегда останется в наших сердцах, в моей памяти, что его воспитание… А мне нужна реальность. Какое-то чудо, которое докажет мне, что он сидит там, на облачке, смотрит на меня и по-прежнему смеется. Но ниче- го не осталось. Одежду бабушка раздала, кровать с сеткой выбросили, красные «Жигули» продали, оленей забрала я. Кружку «Лучшему шахтеру» он случайно разбил в день смерти. И всё.
Оставив чемодан у мамы, я сразу иду к нему. Как раньше. Только теперь не домой, а на кладбище. И пока я иду, он все еще здесь. К нему можно идти. Правда, прийти уже нельзя.
Почти у самого кладбища я неожиданно встречаю Мечтанина. Он сильно сдал, поседел окончательно, но стал как-то ровнее и полнее. Нет больше этого испуга, порывистых движений, волнения, просто старичок с бесконечной тоской в гла- зах. Я не знаю, что говорить. И он не знает. Да и незачем, наверное. Мы просто молчим и смотрим друг на друга. Минуту, две, десять, вечность… Глаза в глаза. Тоска и пустота. Пустота и тоска.
И он протягивает мне конфету.
И снова все эти гроздья вины и боли навалились на меня, и жгучий стыд, я не хочу без деда, я не готова. Да, врачи сказали, что шансов нет, еще семь лет назад, но я не могу. Не сейчас, пожалуйста. Если чудовище тебя заберет, как я буду тут одна?
Он умер позже. Мама позвонила мне и сказала: «Дед умер». И положила трубку. Я не поверила и тут же вспомнила его смех. Его дивный всепобеждающий смех. Это насмерть закольцевалось в моей голове, как поцарапанная пластинка: «Дед умер» – маминым голосом – и его смех, наполнявший меня радостью. Смерть – смех. И снова, снова, снова. Я не могла говорить. Рот открывала, но мысли так и не выкристаллизовывались в слова. Голоса не было. Я пила водку из горла, зали- вала, запрокинув голову, как алик, меня тошнило, и я тут же пила снова. Гортань разрывалась от боли, и мне это нравилось – отвлекало.
После похорон я бегала. Бегала до заходившегося сердца, до ободранной хо- лодным воздухом глотки, до тошноты, бегала так, чтобы упасть навзничь на траву и думать только о том, жива я или нет. Но потом начиналось снова. «Дед умер» – и его смех.
Полегчало только в Москве. Через сорок дней, ночью, я вспомнила вдруг то, что никогда не вспоминала. Когда дед выпивал, он приходил поздно, и я всегда ждала его за холодильником, чтобы напугать. Ждала долго, иногда до самого утра, сидеть было неудобно, болели ноги и затекала «прясница», но дед всегда приходил. И я пошла и села за холодильник. Прямо в Москве, в общежитии, ночью. Мне казалось, что он непременно придет. Надо только подождать. Я прождала до самого утра. Но на этот раз он так и не пришел.
Прошло много лет. Я стала сильнее. Может быть, немножко дедом. Развелась, осталась в Москве, купила уютную квартирку в пустынном местечке у леса, за городом, и огромный джип. Но каждый раз в аэропорту я думаю о том, что уже завтра я буду стричь траву на могиле моего любимого деда, и будто тяжелый вакуум стаскивает с меня все связи, чувства, достижения и оставляет голой, без кожи, с содрогающимися жилами перед лицом пустоты.
Мама говорит, что он навсегда останется в наших сердцах, в моей памяти, что его воспитание… А мне нужна реальность. Какое-то чудо, которое докажет мне, что он сидит там, на облачке, смотрит на меня и по-прежнему смеется. Но ниче- го не осталось. Одежду бабушка раздала, кровать с сеткой выбросили, красные «Жигули» продали, оленей забрала я. Кружку «Лучшему шахтеру» он случайно разбил в день смерти. И всё.
Оставив чемодан у мамы, я сразу иду к нему. Как раньше. Только теперь не домой, а на кладбище. И пока я иду, он все еще здесь. К нему можно идти. Правда, прийти уже нельзя.
Почти у самого кладбища я неожиданно встречаю Мечтанина. Он сильно сдал, поседел окончательно, но стал как-то ровнее и полнее. Нет больше этого испуга, порывистых движений, волнения, просто старичок с бесконечной тоской в гла- зах. Я не знаю, что говорить. И он не знает. Да и незачем, наверное. Мы просто молчим и смотрим друг на друга. Минуту, две, десять, вечность… Глаза в глаза. Тоска и пустота. Пустота и тоска.
И он протягивает мне конфету.
