89 Cовет молодых литераторов Меня будто внутренне подбрасывает, переворачивает и уса- живает на место. Я поднимаю на официанта глаза, и он тут же, по моему лицу догадавшись, что ошибся столиком, бормочет извинения и торопливо отходит. Господи, ну зачем? Не сейчас, пожалуйста.
Мама не знала, как сказать мне. Но по ее напряженному лицу все, в общем-то, было ясно. Зато бабушка, еле успев рас- целовать меня с дороги, пожаловалась: – Он меня не узнал! Говорит мне – ты кто такая, бабушка? Зачем ты тут сидишь? Жену мою позови. Всю жизнь вместе прожили, а теперь я ему, видите ли, бабушка!
Мама принялась объяснять, что второй инсульт, и в его воз- расте, и часть мозга, и Рината он вчера назвал каким-то никому не ведомым Егором, и если он будет двигаться, то постепенно… Но я уже не слушала. Я вошла.
Он улыбнулся, тяжело приподнявшись на кровати, обнял меня: – Чудовище приходило.
И я тут же, как по волшебству, оказываюсь маленькой девочкой на крыше дедовского гаража. И если рассказать маме, она непременно объяснит, что это стресс меняет течение времени. Воспоминания смешиваются с реальностью, тран- сформируются, а некоторые от горя даже с ума сходят. Она сама видела. Лучше бы забывать. Я должна терпеть и не сойти с ума. Такой вот совет от мамы. Но это потом, когда я вырасту. А сейчас стою на крыше и кричу в печную трубу очень страшным голосом: – Дед, я чудовище! Я тебя съем!
Мне четыре. Я ненавижу детский сад и потому торчу у деда. Бабушка сидеть со мной отказывается. Она пытается научить меня вязать пуховые рукавицы на продажу, но я, кряхтя, спускаю петли, болтаю ногами и постоянно цепляю ее прял- ку. Нитка рвется, и при вязании узелок придется прятать с изнаночной стороны.
Во дворе мне делать нечего, хотя бабушка и вывалила на крыльцо целый ме- шок моих игрушек. Я хочу к деду, но в гараже у него воняет бензином. От бензина меня тошнит, и войти я не могу.
Поэтому я взобралась на гараж и разговариваю с дедом через печную трубу. Дед, конечно же, не догадывается, что это я, он абсолютно уверен, что говорит с самым настоящим чудовищем.
– Дед, я страшное чудовище! Сильно прям страшное! Ты меня боишься?
– Ой, боюсь-боюсь!
– Молодец!.. Ты смеешься там, что ли? Дед!
– Нет, я плачу. От страха. Не ешь меня, пожалуйста!
И тут же тяжелая волна жалости накрывает меня. Я представляю себе, как он, мой любимый дед, сидит там, в ужасе забившись в угол на дне ремонтной ямы. Вокруг темно, воняет бензином, а сверху, от самой двери надвигается на него чудовище, которое вот-вот сожрет его… И я бегу по крыше, спускаюсь, обдирая коленки о кирпичи и старый забор, врываюсь в гараж и бросаюсь на шею деду. И уже совершенно забыв о том, что чудовище – это я и есть, реву от страха и неу- молимости надвигающегося конца, целую бесконечно.
– Если оно тебя съест, как же я? Как же я буду тут одна?
И дед, растроганный и умиленный, смеется своим невероятно заразительным смехом.
Мама не знала, как сказать мне. Но по ее напряженному лицу все, в общем-то, было ясно. Зато бабушка, еле успев рас- целовать меня с дороги, пожаловалась: – Он меня не узнал! Говорит мне – ты кто такая, бабушка? Зачем ты тут сидишь? Жену мою позови. Всю жизнь вместе прожили, а теперь я ему, видите ли, бабушка!
Мама принялась объяснять, что второй инсульт, и в его воз- расте, и часть мозга, и Рината он вчера назвал каким-то никому не ведомым Егором, и если он будет двигаться, то постепенно… Но я уже не слушала. Я вошла.
Он улыбнулся, тяжело приподнявшись на кровати, обнял меня: – Чудовище приходило.
И я тут же, как по волшебству, оказываюсь маленькой девочкой на крыше дедовского гаража. И если рассказать маме, она непременно объяснит, что это стресс меняет течение времени. Воспоминания смешиваются с реальностью, тран- сформируются, а некоторые от горя даже с ума сходят. Она сама видела. Лучше бы забывать. Я должна терпеть и не сойти с ума. Такой вот совет от мамы. Но это потом, когда я вырасту. А сейчас стою на крыше и кричу в печную трубу очень страшным голосом: – Дед, я чудовище! Я тебя съем!
Мне четыре. Я ненавижу детский сад и потому торчу у деда. Бабушка сидеть со мной отказывается. Она пытается научить меня вязать пуховые рукавицы на продажу, но я, кряхтя, спускаю петли, болтаю ногами и постоянно цепляю ее прял- ку. Нитка рвется, и при вязании узелок придется прятать с изнаночной стороны.
Во дворе мне делать нечего, хотя бабушка и вывалила на крыльцо целый ме- шок моих игрушек. Я хочу к деду, но в гараже у него воняет бензином. От бензина меня тошнит, и войти я не могу.
Поэтому я взобралась на гараж и разговариваю с дедом через печную трубу. Дед, конечно же, не догадывается, что это я, он абсолютно уверен, что говорит с самым настоящим чудовищем.
– Дед, я страшное чудовище! Сильно прям страшное! Ты меня боишься?
– Ой, боюсь-боюсь!
– Молодец!.. Ты смеешься там, что ли? Дед!
– Нет, я плачу. От страха. Не ешь меня, пожалуйста!
И тут же тяжелая волна жалости накрывает меня. Я представляю себе, как он, мой любимый дед, сидит там, в ужасе забившись в угол на дне ремонтной ямы. Вокруг темно, воняет бензином, а сверху, от самой двери надвигается на него чудовище, которое вот-вот сожрет его… И я бегу по крыше, спускаюсь, обдирая коленки о кирпичи и старый забор, врываюсь в гараж и бросаюсь на шею деду. И уже совершенно забыв о том, что чудовище – это я и есть, реву от страха и неу- молимости надвигающегося конца, целую бесконечно.
– Если оно тебя съест, как же я? Как же я буду тут одна?
И дед, растроганный и умиленный, смеется своим невероятно заразительным смехом.
