137 Ринат Камал торой был поквартально расписан денежный фонд на радиопередачи, в которой отдельной строкой значилось: «Постановочные – 1200 руб.». Вот, оказывается, на что тратятся бюджетные средства!
Нажия чуть ли не бегом поспешила в редакцию. Мухлиса в кабинете не застала. У Агзамова, к счастью, посетителей не было.
Нажия подробнейшим образом отчиталась перед шефом. Поскольку тот мол- чал, она решила продолжить: – Это что еще за манеры: отдел знать ничего не знает, а Мухлис Хусаинович, как оказалось, уже распорядился сделать запись спектакля! Коли он принял на себя ответственность за все, что происходит на радио, в том числе и за работу моего отдела, то уж потом на него и вешайте свои выговоры! Мне, в таком случае, здесь делать нечего. Пусть займет заодно и кресло завотделом!
Агзамов продолжал молчать. Потом не спеша поднялся и потянулся рукой к книжной полке, но остановился, словно в раздумье, и снова сел в свое кресло. Он самым ласковым тоном, на который только был способен, сказал: – Нажия, сестренка, я хорошо понимаю твое состояние и с тобой полностью согласен: наверное, мы вознесли этого Максютова до небес, да и Мухлис здесь явно переборщил. Но, Нажия, мы уже опоздали с этим делом, уже с десяток, если не больше, артистов задействованы в спектакле, потрачено много сил. Не останав- ливаться же на полпути. Давай уж смиримся, доведем начатое до конца. Согласись, что такое решение будет наиболее благоразумным.
– Гибат Агзамович, я ведь и в прошлый раз, когда еще готовилась инсцени- ровка «Суда», заявляла: «нельзя так поступать»... Мухлис Хусаинович тогда тоже отнесся ко мне с недоверием. Ведь и после этой передачи он не остановится. Вы его плохо знаете!
Агзамов так и остался сидеть в прежней позе, не проронив ни слова. Нажия в растерянности прошла мимо своего кабинета и почему-то направилась в даль- ний конец коридора. Ее охватило ощущение, что она не идет, а болтается между небом и землей, не ощущая под ногами тверди; ее, как утлую лодчонку, поте- рявшую управление средь бурного моря, мотало из стороны в сторону, голова у нее кружилась.
Боясь рухнуть на пол, она шла вдоль стены, перебирая по ней руками. Очну- лась, лишь когда ударилась о выступ подоконника. Тогда она повернула назад. В коридоре – ни души. В этом космосе радиовселенной для нее не хватило места – ни тебе работы, ни хлопот. Сплошная непроглядная тьма. И лишь безжалостные ветры властвуют среди этой пустыни, среди этой голой степи. Они окутывают вихрем все ее тело и начинают нагло ощупывать. Так и норовят проникнуть за пазуху, взъерошить волосы.
В этом мире – сплошная пустота. Все здесь безжизненно и безрадостно. Пу- стынно и тихо. Почему-то ей стало вдруг холодно. Вокруг никого нет, о близком человеке и говорить нечего. Здесь нет ни единой души, которая бы понимала ее, да никто и понимать не хочет. В этой среде она одна-одинешенька. Ей-богу, как белая ворона… Как же она могла выдерживать такое до сих пор, как она могла находить в работе какой-то смысл и даже радость? Ведь никто доселе не обронил в ее адрес дружеского, теплого слова, которое могло бы согреть ее охолонувшую душу! Почему она оказалась одна в этом огромном мире? Никто ее не замеча- ет, никто не признает, некому ее защитить. И друзей уже давно нет рядом… И только она одна, словно несчастная одинокая птаха с перебитыми крылышками, отбившаяся от родной стаи, все еще тщетно пытается встрепенуться и воспарить в небесные выси.
Нажия чуть ли не бегом поспешила в редакцию. Мухлиса в кабинете не застала. У Агзамова, к счастью, посетителей не было.
Нажия подробнейшим образом отчиталась перед шефом. Поскольку тот мол- чал, она решила продолжить: – Это что еще за манеры: отдел знать ничего не знает, а Мухлис Хусаинович, как оказалось, уже распорядился сделать запись спектакля! Коли он принял на себя ответственность за все, что происходит на радио, в том числе и за работу моего отдела, то уж потом на него и вешайте свои выговоры! Мне, в таком случае, здесь делать нечего. Пусть займет заодно и кресло завотделом!
Агзамов продолжал молчать. Потом не спеша поднялся и потянулся рукой к книжной полке, но остановился, словно в раздумье, и снова сел в свое кресло. Он самым ласковым тоном, на который только был способен, сказал: – Нажия, сестренка, я хорошо понимаю твое состояние и с тобой полностью согласен: наверное, мы вознесли этого Максютова до небес, да и Мухлис здесь явно переборщил. Но, Нажия, мы уже опоздали с этим делом, уже с десяток, если не больше, артистов задействованы в спектакле, потрачено много сил. Не останав- ливаться же на полпути. Давай уж смиримся, доведем начатое до конца. Согласись, что такое решение будет наиболее благоразумным.
– Гибат Агзамович, я ведь и в прошлый раз, когда еще готовилась инсцени- ровка «Суда», заявляла: «нельзя так поступать»... Мухлис Хусаинович тогда тоже отнесся ко мне с недоверием. Ведь и после этой передачи он не остановится. Вы его плохо знаете!
Агзамов так и остался сидеть в прежней позе, не проронив ни слова. Нажия в растерянности прошла мимо своего кабинета и почему-то направилась в даль- ний конец коридора. Ее охватило ощущение, что она не идет, а болтается между небом и землей, не ощущая под ногами тверди; ее, как утлую лодчонку, поте- рявшую управление средь бурного моря, мотало из стороны в сторону, голова у нее кружилась.
Боясь рухнуть на пол, она шла вдоль стены, перебирая по ней руками. Очну- лась, лишь когда ударилась о выступ подоконника. Тогда она повернула назад. В коридоре – ни души. В этом космосе радиовселенной для нее не хватило места – ни тебе работы, ни хлопот. Сплошная непроглядная тьма. И лишь безжалостные ветры властвуют среди этой пустыни, среди этой голой степи. Они окутывают вихрем все ее тело и начинают нагло ощупывать. Так и норовят проникнуть за пазуху, взъерошить волосы.
В этом мире – сплошная пустота. Все здесь безжизненно и безрадостно. Пу- стынно и тихо. Почему-то ей стало вдруг холодно. Вокруг никого нет, о близком человеке и говорить нечего. Здесь нет ни единой души, которая бы понимала ее, да никто и понимать не хочет. В этой среде она одна-одинешенька. Ей-богу, как белая ворона… Как же она могла выдерживать такое до сих пор, как она могла находить в работе какой-то смысл и даже радость? Ведь никто доселе не обронил в ее адрес дружеского, теплого слова, которое могло бы согреть ее охолонувшую душу! Почему она оказалась одна в этом огромном мире? Никто ее не замеча- ет, никто не признает, некому ее защитить. И друзей уже давно нет рядом… И только она одна, словно несчастная одинокая птаха с перебитыми крылышками, отбившаяся от родной стаи, все еще тщетно пытается встрепенуться и воспарить в небесные выси.
