112 Проза конец тоненького стручка, вскроешь по закругляющему шву, вылущишь зеленую мелочь семян – и выдуваешь тонкий визгливый свист, пока не надоест. Забава. Еще делали свистульки из черемухи или ивы. От ровной ветки отрежешь нужной длины кругляшок, с краю срежешь наискось, сделаешь в нужном месте полукруглое отверстие, снимешь, как чехол, кору – это труднее всего, срежешь верх кругляшка, опять оденешь, и свисток готов. Но черемуха у нас во дворе не росла.
Первым посадил на своей половине яблони ловкий Натолий. И мы стали лазить под них за румяными, да и еще зелеными, жесткими и кислыми, падалицами, катившимися в картофельную ботву. Следом яблони появились и на отцовых пяти сотках, вместе с нами незаметно вырастая и плодонося. Смородина у нас росла и раньше, но теперь завелся крыжовник, а потом, ближе к пенсии, отец рассадил клубнику, неизменно называемую им викторией. Отрост- ки кустов, клубничные усы ему ссудили заводские садоводы. В хрущевские годы все, кто мог, обзавелись садовыми участками с будками – дачками. Из крыжовника отец делал вино, из смородины варил варенье. А выйдя на пенсию, стал гнать яблоневый сок, разливая в бутылки с тугими резиновыми пробками, заготавливал компоты. Жаль, что этого фруктового изобилия не досталось нашему детству, обходив- шемуся картошкой, капустой, морковкой, луком. И позже, если появлялся новый человек, чаще всего мои товарищи, когда я приезжал навестить отца, он с гордостью вел показывать кусты и грядки, возде- ланный им сад, где, пока не пришли немощи, царил редкостный порядок. Чем еще было ему погордиться?
Старел отец вместе с садом. Шелушилась, отставала и отмирала кора на кря- жистых выбеленных стволах яблонь, обламывались, отсыхали ветки, заво дились дупла, паршивела, завивая и морща рыжевшие листья, опутанные тенетами, смо- родина, мельчал крыжовник. Но сад плодоносил и после его смерти. А полкрыши закрывала посаженная им для красоты и радости береза, разрос- шаяся, огромная, с изборожденным чернотой стволом, когда-то нежно шелушив- шимся бледно-розовой кожицей бересты в желтых и коричневатых черточках – письменах. Тоже повесть о жизни.
БАЛАГАНЫ И ПИНЦЫРКИ Мне нравилось строить. На заснеженном огороде я копался в снегу, воздви- гал крепости, рыл снежные убежища, окопы и потайные ходы. Приходил домой с замерзшими руками, которые в тепле ломило до слез, с варежками в снежных катышках, в подмокших валенках, набитых снегом. Снега наметало много. Иногда столько, что с крыши сарая, откуда мы прыгали в сугроб, можно было ступить прямо на наст и даже не провалиться, а путь от крыльца до калитки становился глубокой траншеей. У сарая мы с братом строили штабы из старых горбылей и реек. Но это летом. Самый настоящий блиндаж мы воздвигли не в нижегородском дворе, а на задах дедушкиного, в Сталино. За сараем с углем оказалось тогда много недлинных, но широких старых половых досок в потускневшей охре. Я, маленький, именно в том углу прятался. Хотя на полоске земли за сараем росла теперь не кукуруза, а помидоры. Что мы делали? Детские игры расцвечены, как предрассветные сны, а про- снешься, и вспомнятся, если вспомнятся, бессвязные обрывки. К нам в уютный
Первым посадил на своей половине яблони ловкий Натолий. И мы стали лазить под них за румяными, да и еще зелеными, жесткими и кислыми, падалицами, катившимися в картофельную ботву. Следом яблони появились и на отцовых пяти сотках, вместе с нами незаметно вырастая и плодонося. Смородина у нас росла и раньше, но теперь завелся крыжовник, а потом, ближе к пенсии, отец рассадил клубнику, неизменно называемую им викторией. Отрост- ки кустов, клубничные усы ему ссудили заводские садоводы. В хрущевские годы все, кто мог, обзавелись садовыми участками с будками – дачками. Из крыжовника отец делал вино, из смородины варил варенье. А выйдя на пенсию, стал гнать яблоневый сок, разливая в бутылки с тугими резиновыми пробками, заготавливал компоты. Жаль, что этого фруктового изобилия не досталось нашему детству, обходив- шемуся картошкой, капустой, морковкой, луком. И позже, если появлялся новый человек, чаще всего мои товарищи, когда я приезжал навестить отца, он с гордостью вел показывать кусты и грядки, возде- ланный им сад, где, пока не пришли немощи, царил редкостный порядок. Чем еще было ему погордиться?
Старел отец вместе с садом. Шелушилась, отставала и отмирала кора на кря- жистых выбеленных стволах яблонь, обламывались, отсыхали ветки, заво дились дупла, паршивела, завивая и морща рыжевшие листья, опутанные тенетами, смо- родина, мельчал крыжовник. Но сад плодоносил и после его смерти. А полкрыши закрывала посаженная им для красоты и радости береза, разрос- шаяся, огромная, с изборожденным чернотой стволом, когда-то нежно шелушив- шимся бледно-розовой кожицей бересты в желтых и коричневатых черточках – письменах. Тоже повесть о жизни.
БАЛАГАНЫ И ПИНЦЫРКИ Мне нравилось строить. На заснеженном огороде я копался в снегу, воздви- гал крепости, рыл снежные убежища, окопы и потайные ходы. Приходил домой с замерзшими руками, которые в тепле ломило до слез, с варежками в снежных катышках, в подмокших валенках, набитых снегом. Снега наметало много. Иногда столько, что с крыши сарая, откуда мы прыгали в сугроб, можно было ступить прямо на наст и даже не провалиться, а путь от крыльца до калитки становился глубокой траншеей. У сарая мы с братом строили штабы из старых горбылей и реек. Но это летом. Самый настоящий блиндаж мы воздвигли не в нижегородском дворе, а на задах дедушкиного, в Сталино. За сараем с углем оказалось тогда много недлинных, но широких старых половых досок в потускневшей охре. Я, маленький, именно в том углу прятался. Хотя на полоске земли за сараем росла теперь не кукуруза, а помидоры. Что мы делали? Детские игры расцвечены, как предрассветные сны, а про- снешься, и вспомнятся, если вспомнятся, бессвязные обрывки. К нам в уютный
