104 Проза тот же птичий щебет, который рождался не из мысли, не из желания что-нибудь выяснить, а из самой природы этого неповторимого утра.
Из этого щебета, а вовсе не из слов, я узнал, что малютка – человек огромной духовной силы. Один за одним на неё сыплются страшные удары судьбы, а она не жалуется, а, наоборот, благодарит Господа за всё.
Элегантная женщина по натуре своей настолько иронична, что не в состоянии говорить о чём-либо без иронии вообще, но её преклонение перед малюткой так велико, что иронически она отзывается не о ней самой, а лишь о тех кознях, кото- рыми лукавый тщетно пытается сломить малюткино мужество. Малютка медленно закрывает и открывает маленькие глазки, как бы показывая, что и над кознями можно бы не иронизировать. Элегантная женщина не выдерживает и снова рас- целовывает малютку, а потом нежно поправляет на её шейке узел платка.
«Какие удивительные женщины», – подумал я.
На остановке появился ещё один человек. Это был парень лет двадцати пяти, худой, в сером многокарманном жилете на белую рубашку, в синих спортивных штанах с красными лампасами и больших белоснежных кроссовках. От него силь- но пахло одеколоном и мятной жвачкой, мокрые волосы были аккуратно зачёсаны назад, а на гладком подбородке виднелись пятнышки свежих бритвенных порезов. Я сразу понял, что этот парень пьяница.
– Честь имею, – сказал он женщинам, прошёл в будку и уселся на скамейке, закинув ногу на ногу.
– Христос Воскресе, Славик! – обратилась к нему элегантная женщина, разуме- ется иронично, но я как будто увидел её слова начертанными в воздухе: увидел Ха, которая сливалась с сосновой хвоей, увидел тёплую звучную Вэ и плотные сплетения эр и эс, знаменовавшие нечто острое, резко стреляющее в небо. Слова вписывались в воздух так хорошо, будто в нём всегда имелось заготовленное для них место.
– Воистину, – ответил Славик не сразу и закурил.
Элегантная женщина взглянула на малютку, но не нашла в её глазах ирони- ческой поддержки: из глазок малютки сочился однообразный печальный свет.
– Такой красивый с утра, – многозначительно заметила элегантная женщина, снова посмотрев на Славика. Звуки этих слов прозвучали как эхо от «Христос Воскресе»; я даже не сразу понял, что она сказала что-то новое.
Славик не отвечал. Женщина коротко взглянула на меня, незнакомого ей че- ловека, а потом сделала глубокий вдох и, подняв голову, сказала: – Эх, красота вокруг какая. – Кажется, красота окружающего мира была ещё одним предметом, о котором она соглашалась отзываться без иронии. – Люблю такие дни. Солнышка нет, а тепло. И дождя, наверное, не будет. Что-то в этом есть такое особенное.
– Святой день, – сказал Славик из будки. – Вроде так в народе называется.
Он картавил.
– Святой день, – повторила элегантная женщина, зачарованно кивая. – Точно. Святой день… Вдруг огромная радость охватила меня. Сейчас подойдёт автобус, я буду ехать в нём долго, видя всё новых интересных людей, слушая их разговоры, непременно тихие, потому что в святой день невозможно говорить громко. Я буду смотреть за окно и любоваться святым днём. Из этих незнакомых мест я постепенно переме- щусь в мой родной город, и он будет казаться мне уже немного другим. Потом я приду такой как есть, не переодеваясь, не отмываясь от запаха костра, в ресторан, где уже начнётся празднование юбилея, и обниму отца, который будет в костюме.
Из этого щебета, а вовсе не из слов, я узнал, что малютка – человек огромной духовной силы. Один за одним на неё сыплются страшные удары судьбы, а она не жалуется, а, наоборот, благодарит Господа за всё.
Элегантная женщина по натуре своей настолько иронична, что не в состоянии говорить о чём-либо без иронии вообще, но её преклонение перед малюткой так велико, что иронически она отзывается не о ней самой, а лишь о тех кознях, кото- рыми лукавый тщетно пытается сломить малюткино мужество. Малютка медленно закрывает и открывает маленькие глазки, как бы показывая, что и над кознями можно бы не иронизировать. Элегантная женщина не выдерживает и снова рас- целовывает малютку, а потом нежно поправляет на её шейке узел платка.
«Какие удивительные женщины», – подумал я.
На остановке появился ещё один человек. Это был парень лет двадцати пяти, худой, в сером многокарманном жилете на белую рубашку, в синих спортивных штанах с красными лампасами и больших белоснежных кроссовках. От него силь- но пахло одеколоном и мятной жвачкой, мокрые волосы были аккуратно зачёсаны назад, а на гладком подбородке виднелись пятнышки свежих бритвенных порезов. Я сразу понял, что этот парень пьяница.
– Честь имею, – сказал он женщинам, прошёл в будку и уселся на скамейке, закинув ногу на ногу.
– Христос Воскресе, Славик! – обратилась к нему элегантная женщина, разуме- ется иронично, но я как будто увидел её слова начертанными в воздухе: увидел Ха, которая сливалась с сосновой хвоей, увидел тёплую звучную Вэ и плотные сплетения эр и эс, знаменовавшие нечто острое, резко стреляющее в небо. Слова вписывались в воздух так хорошо, будто в нём всегда имелось заготовленное для них место.
– Воистину, – ответил Славик не сразу и закурил.
Элегантная женщина взглянула на малютку, но не нашла в её глазах ирони- ческой поддержки: из глазок малютки сочился однообразный печальный свет.
– Такой красивый с утра, – многозначительно заметила элегантная женщина, снова посмотрев на Славика. Звуки этих слов прозвучали как эхо от «Христос Воскресе»; я даже не сразу понял, что она сказала что-то новое.
Славик не отвечал. Женщина коротко взглянула на меня, незнакомого ей че- ловека, а потом сделала глубокий вдох и, подняв голову, сказала: – Эх, красота вокруг какая. – Кажется, красота окружающего мира была ещё одним предметом, о котором она соглашалась отзываться без иронии. – Люблю такие дни. Солнышка нет, а тепло. И дождя, наверное, не будет. Что-то в этом есть такое особенное.
– Святой день, – сказал Славик из будки. – Вроде так в народе называется.
Он картавил.
– Святой день, – повторила элегантная женщина, зачарованно кивая. – Точно. Святой день… Вдруг огромная радость охватила меня. Сейчас подойдёт автобус, я буду ехать в нём долго, видя всё новых интересных людей, слушая их разговоры, непременно тихие, потому что в святой день невозможно говорить громко. Я буду смотреть за окно и любоваться святым днём. Из этих незнакомых мест я постепенно переме- щусь в мой родной город, и он будет казаться мне уже немного другим. Потом я приду такой как есть, не переодеваясь, не отмываясь от запаха костра, в ресторан, где уже начнётся празднование юбилея, и обниму отца, который будет в костюме.
