65 Киор Янев Иногда это были овсянки, иногда синицы, когда Клара Айгуль была в�помеще- нии, подлетали, вглядывались в�окно, в�сарайной юрте у�деда Тимура сыпались, копошились, кашляли воробьями в�верхней дымовой прорехе. А�уж если это было в�безоконной конюшне, пронимали сквозь щели карканьем.
Поезд не приходил. Но вдали на проселочной, ведшей к�асфальтированному шоссе, пылил брезентовый газик. Клара Айгуль спустила до колен колготы, со- гнулась и�стала вглядываться черными, как у�суслика, глазами между чуть рас- ставленных ног, как дорога-мухобойка хлопала по вонючему, точно клоп, газику, выпускавшему пыльную бородку вниз от песочного неба. Ой-бай — закричала де- вочка, когда её ожгла зелёная молния, а�голова оказалась меж змеиных ляжек бабки Сольмеке, что незаметно подкралась с�другой стороны насыпи. Ой-бай, кричала она от крапивных молний, превращаясь в�язык пламени, в�придаток к�жгучему огненному солнцу, желавшему вырваться вверх из крепкого зажима Сольмеке. Никогда прежде так сильно не секла её Сольмеке и�еле остановилась, когда Клара Айгуль укусила бабку за жилистую коленку. Хорошо, что их барак был неподалеку, туда она притащила сопливую спотыкающуюся девчонку, раздела и�посадила в�таз с�целебной грязью, которой Сольмеке наносила из солончаков целую бочку. Грязь была прохладная, несоленая и�крапивный зуд быстро прошёл. Сольмеке отмыла нагретой колодезной водой Клару Айгуль начисто, приклеила два лопуха ниже пояса и,�поглаживая по голове, положила на топчан в�открытой кухне. Жжение перешло в�сонное тепло. — Взгляд орусов, — баюкала печальная Сольмеке, — взгляд орусов чернит кожу потому, что прожигает тебя насквозь и�фокусирует внутри весь свой плавкий перламутр. Будут держать тебя нити взглядов, давно забытых, затерянных в�мире — точно чешуйчатая блесна, которую заглатывают чайки на Икуле. Отпустят-натянутся, побежишь, как собачка, туда, куда тянут. А�раз в�ме- сяц, с�лунным отливом, будут выдираться с�кровью из твоего женского нутра. И�ты будешь эти жемчужинки собирать, как я�собирала! — Сольмеке указала на речное ожерелье на своей шее. Впрочем, его Клара Айгуль помнила с�младенче- ства, и�оно никогда не удлинялось. — И�пусть хоть двадцать лет, как попала в�тебя жемчужинка, покрылась мхом, — если память, древний скат, путешествующий по позвоночнику, случайной своей искрой попадёт в�неё, в�блеклую, как червячок, свернувшуюся в�тебе радужку чьих-то глаз, расширится та, ороговеет, запружинят ребрышки, расправятся! — Сольмеке изобразила вздутый живот. — Хм! — за дверной занавесью раздался утробный смешок, и�в�комнату про- сунулась белобрысая морщинистая голова в�фуражке. Клара Айгуль взвизгнула от ужаса. Пожилой орус ухмыльнулся и�сказал на аульном языке — так вот как ты, матрёша, родила!
3 «Бельские просторы»
Поезд не приходил. Но вдали на проселочной, ведшей к�асфальтированному шоссе, пылил брезентовый газик. Клара Айгуль спустила до колен колготы, со- гнулась и�стала вглядываться черными, как у�суслика, глазами между чуть рас- ставленных ног, как дорога-мухобойка хлопала по вонючему, точно клоп, газику, выпускавшему пыльную бородку вниз от песочного неба. Ой-бай — закричала де- вочка, когда её ожгла зелёная молния, а�голова оказалась меж змеиных ляжек бабки Сольмеке, что незаметно подкралась с�другой стороны насыпи. Ой-бай, кричала она от крапивных молний, превращаясь в�язык пламени, в�придаток к�жгучему огненному солнцу, желавшему вырваться вверх из крепкого зажима Сольмеке. Никогда прежде так сильно не секла её Сольмеке и�еле остановилась, когда Клара Айгуль укусила бабку за жилистую коленку. Хорошо, что их барак был неподалеку, туда она притащила сопливую спотыкающуюся девчонку, раздела и�посадила в�таз с�целебной грязью, которой Сольмеке наносила из солончаков целую бочку. Грязь была прохладная, несоленая и�крапивный зуд быстро прошёл. Сольмеке отмыла нагретой колодезной водой Клару Айгуль начисто, приклеила два лопуха ниже пояса и,�поглаживая по голове, положила на топчан в�открытой кухне. Жжение перешло в�сонное тепло. — Взгляд орусов, — баюкала печальная Сольмеке, — взгляд орусов чернит кожу потому, что прожигает тебя насквозь и�фокусирует внутри весь свой плавкий перламутр. Будут держать тебя нити взглядов, давно забытых, затерянных в�мире — точно чешуйчатая блесна, которую заглатывают чайки на Икуле. Отпустят-натянутся, побежишь, как собачка, туда, куда тянут. А�раз в�ме- сяц, с�лунным отливом, будут выдираться с�кровью из твоего женского нутра. И�ты будешь эти жемчужинки собирать, как я�собирала! — Сольмеке указала на речное ожерелье на своей шее. Впрочем, его Клара Айгуль помнила с�младенче- ства, и�оно никогда не удлинялось. — И�пусть хоть двадцать лет, как попала в�тебя жемчужинка, покрылась мхом, — если память, древний скат, путешествующий по позвоночнику, случайной своей искрой попадёт в�неё, в�блеклую, как червячок, свернувшуюся в�тебе радужку чьих-то глаз, расширится та, ороговеет, запружинят ребрышки, расправятся! — Сольмеке изобразила вздутый живот. — Хм! — за дверной занавесью раздался утробный смешок, и�в�комнату про- сунулась белобрысая морщинистая голова в�фуражке. Клара Айгуль взвизгнула от ужаса. Пожилой орус ухмыльнулся и�сказал на аульном языке — так вот как ты, матрёша, родила!
3 «Бельские просторы»
