190 Сказки для взрослых Не успел Борьке возразить – дескать, всё само собой до свадьбы заживет, – как она язычком её со всех сторон облизала, губками закупорила. Минуты через три губки от ранки оторвала, на руку кивнула: полюбуйся, мол, ни следа, ни пятнышка не осталось.
Посмотрел Борька на то место, где ранка была, – и впрямь всё как есть заросло, кожицей тоненькой затянулось – одна лишь красная точка посреди локтя видне- лась. Одно плохо – голова отчего-то кружиться стала, да пить сильно захотелось.
Поблагодарил он Злату за заботу, похвалил за умение- мастерство. Фляжку с водой из котомки вынул, выпил. А как воды выпил, голод почувствовал. Недолго думая, харчи под березой на платочке разложил, предложил Злате рядом сесть, яичко съесть.
— Нет, нет, спасибо! – ответила та. – Я сыта.
Борька уговаривать не стал – нет так нет. Яичко от скорлупы очистил, посо- лил, сам с удовольствием скушал. Только к другому яичку руку протянул, голос женский над собой услыхал.
— Ах, Боря, Боря, – сказал голос. – Бедный ты человек.
Борька голову поднял, посмотрел: кто это.
«Ба! Никак Гамаюн вернулась?» Пригляделся внимательней к сидящей на березовом суку женщине- птице и понял: нет, не Гамаюн – хоть и похожа на неё, но все-таки не она – другая, куда как краше.
— И всё-то ты, Боря, хлопочешь, всё кого-то спасаешь, а невдомёк-то тебе, бессчастному, что тебя самого спасать надобно.
— Я знаю, – вздохнул Борька.
Женщина- птица, крыльями взмахнула, на нижнюю ветку перелетела.
— А ты знаешь, что ждет тебя в будущем, что случится в настоящем? Хочешь, расскажу, покутной нитью свяжу, что было с тем, что будет, что посеяно с тем, что на беду тебе взросло, что вынашивал ты в сердце своём с тем, что раньше срока по несусветной дурости в себе сгубил… Долго говорила женщина- птица, проникновенно говорила, скорбно. А Борька слушал и млел – то корабликом на волне ее голоса качался, то на гребень под- нимался, то дышал им, то задыхался да ко дну неуклонно шел… Солнце для него всё темней и темней светило, голос всё глуше и глуше звучал, дно становилось ближе и страшней… — Боря! Боря! Очнись! – раздался отчаянный голос Златы.
…всё темней… — Боря, миленький! Открой глаза!
…всё глуше… — Пожалуйста! Очнись! Не уходи!
…всё страшней… — Ах ты, карга некошная! А ну умолкни, покуда я тебя орясиной не огрела!
Схватила Злата с земли тяжелый сук. Подняла и замахнулась на женщину- птицу.
Та от испуга последними словами своими подавилась. Лапки торопливо согну- ла, крылами судорожно взмахнула, полетела над дубравами густыми, чащобами непролазными, полянами земляничными – подальше от злой девчонки с тяжелой орясиной в руках.
Улетела женщина- птица, и будто морок с земли спал. Сразу день просветлел, лес повеселел, птички запели громче, смелей да слаженней.
Одному Борьке было по-прежнему худо. Он голову тяжелую к небу поднял, губы иссохшие облизал, пробормотал как в бреду:
Посмотрел Борька на то место, где ранка была, – и впрямь всё как есть заросло, кожицей тоненькой затянулось – одна лишь красная точка посреди локтя видне- лась. Одно плохо – голова отчего-то кружиться стала, да пить сильно захотелось.
Поблагодарил он Злату за заботу, похвалил за умение- мастерство. Фляжку с водой из котомки вынул, выпил. А как воды выпил, голод почувствовал. Недолго думая, харчи под березой на платочке разложил, предложил Злате рядом сесть, яичко съесть.
— Нет, нет, спасибо! – ответила та. – Я сыта.
Борька уговаривать не стал – нет так нет. Яичко от скорлупы очистил, посо- лил, сам с удовольствием скушал. Только к другому яичку руку протянул, голос женский над собой услыхал.
— Ах, Боря, Боря, – сказал голос. – Бедный ты человек.
Борька голову поднял, посмотрел: кто это.
«Ба! Никак Гамаюн вернулась?» Пригляделся внимательней к сидящей на березовом суку женщине- птице и понял: нет, не Гамаюн – хоть и похожа на неё, но все-таки не она – другая, куда как краше.
— И всё-то ты, Боря, хлопочешь, всё кого-то спасаешь, а невдомёк-то тебе, бессчастному, что тебя самого спасать надобно.
— Я знаю, – вздохнул Борька.
Женщина- птица, крыльями взмахнула, на нижнюю ветку перелетела.
— А ты знаешь, что ждет тебя в будущем, что случится в настоящем? Хочешь, расскажу, покутной нитью свяжу, что было с тем, что будет, что посеяно с тем, что на беду тебе взросло, что вынашивал ты в сердце своём с тем, что раньше срока по несусветной дурости в себе сгубил… Долго говорила женщина- птица, проникновенно говорила, скорбно. А Борька слушал и млел – то корабликом на волне ее голоса качался, то на гребень под- нимался, то дышал им, то задыхался да ко дну неуклонно шел… Солнце для него всё темней и темней светило, голос всё глуше и глуше звучал, дно становилось ближе и страшней… — Боря! Боря! Очнись! – раздался отчаянный голос Златы.
…всё темней… — Боря, миленький! Открой глаза!
…всё глуше… — Пожалуйста! Очнись! Не уходи!
…всё страшней… — Ах ты, карга некошная! А ну умолкни, покуда я тебя орясиной не огрела!
Схватила Злата с земли тяжелый сук. Подняла и замахнулась на женщину- птицу.
Та от испуга последними словами своими подавилась. Лапки торопливо согну- ла, крылами судорожно взмахнула, полетела над дубравами густыми, чащобами непролазными, полянами земляничными – подальше от злой девчонки с тяжелой орясиной в руках.
Улетела женщина- птица, и будто морок с земли спал. Сразу день просветлел, лес повеселел, птички запели громче, смелей да слаженней.
Одному Борьке было по-прежнему худо. Он голову тяжелую к небу поднял, губы иссохшие облизал, пробормотал как в бреду:
