113 Гульнур Якупова Старик дал ему жиденький суп. Муса три дня ничего не ел, поэтому он кормит его понемножку. Напоив после супа травяным отваром, нике взял нож с широким лезвием и сунул его в раскалённые угли. Потом зажёг несколько лучин, при свете которых острой бритвой вскрыл рану. После этого ополоснул её какой-то холодной жидкостью и достал из углей нож… Прежде чем сознание отключилось, в голове у Мусы промелькнуло: «болевой шок».
Когда очнулся, уже рассвело. Был ли это сон, или забытье, так и не понял. Свет пробивался сквозь два небольших отверстия, заменявших окна. Снаружи вместе со светом проникал в пещеру прохладный и свежий утренний воздух.
Дедушки не видать. Должно быть, за водой отлучился или за продуктами. Хоть бы уж вернулся! Если, не приведи Аллах, попадётся, шурави не станут вы- яснять, шиит он или суннит, пуштун или ещё кто… — Нике, Альхамдулиллах! – радостно встретил он появившегося хозяина.
В мирной жизни даже родственники, бывает, отдаляются друг от друга, конф- ликтуют по мелочам, а в моменты, когда вот-вот можешь отдать концы, значение дружбы и просто нормального человеческого общения возрастает в сотни, а, может быть, и тысячи раз – никто ж не считал… Вот и для него, сына башкирки и казаха, одного из «аскари шурави», явившегося в чужую страну “устанавливать порядок”, в эту минуту не было никого ближе этого старого афганца.
— Сегодня, видать, затишье. Обе стороны собираются с силами, раненых подбирают. Да и убитых похоронить надо… – отдышавшись, медленно произнёс старик и тут же с грустью добавил: – Вот что, Муса, пока тихо, отведу тебя вечером к тропинке, что к вашим ведёт. А сейчас давай перекусим. Я ходил к партизанам, обменял ножи и металлическую посуду на продукты. Ты, наверное, уже понял, что я кузнец. В округе меня так и называют – старый кузнец, уже и имя моё настоя- щее никто не помнит. А зовут меня Жават, то есть, Вечный. Вот и живу… Думаю, сегодня ко мне никто не заглянет, ведь я сам выходил. Так что отдохни, а я про- читаю тебе, молодому человеку, духовное наставление. Расскажу о том, что видел, что пережил. Кое-что из того, что хочу рассказать, слышали только эти камен- ные стены, – сказал он и, разводя руками, нечаянно зацепил и сорвал занавеску, прикрывавшую выдолбленные на каменной стене углубления, используемые как полки. Оба разом воскликнули: «Баракалла!» Это невольно вырвавшееся у Мусы слово часто повторяла бабушка, когда удивлялась чему-то.
Хозяин почтительно опустился на колени перед стоявшим на полке изящным изваянием прекрасной золотистой птицы со сложенными крыльями, излучающей таинственное сияние.
— Птица?! – не веря глазам, воскликнул изумлённый Муса. – Сказочная зо- лотая птица!
— Это Хумай. Только не золотая, а медная.
— Хумай? У нашего народа есть про неё легенды. Хумай – дочь царя Самрау… – задумчиво промолвил парень и рассказал то, что было ему о ней известно.
— А для меня эта легенда – семейное предание. Сколько пришлось мне странс- твовать из-за вой н, перенося с места на место эту единственную реликвию и мои инструменты. Семья вся погибла… Один Аллах ведает, от чьей руки. Наш дом был в горах Гиндукуш, ближе к границе с Китаем. Пуштуны, род наш муйтен, – очень древний народ. Известно, что и у иранцев есть пуштунские корни.
— Муйтен? Я вроде бы что-то про них слышал. А у башкортов было с десяток родов. Табын, усерган, мин, юрматы… Муйтен, говорите? – повторил Муса зна- комое слово и стал внимательно слушать рассказ старика.
Когда очнулся, уже рассвело. Был ли это сон, или забытье, так и не понял. Свет пробивался сквозь два небольших отверстия, заменявших окна. Снаружи вместе со светом проникал в пещеру прохладный и свежий утренний воздух.
Дедушки не видать. Должно быть, за водой отлучился или за продуктами. Хоть бы уж вернулся! Если, не приведи Аллах, попадётся, шурави не станут вы- яснять, шиит он или суннит, пуштун или ещё кто… — Нике, Альхамдулиллах! – радостно встретил он появившегося хозяина.
В мирной жизни даже родственники, бывает, отдаляются друг от друга, конф- ликтуют по мелочам, а в моменты, когда вот-вот можешь отдать концы, значение дружбы и просто нормального человеческого общения возрастает в сотни, а, может быть, и тысячи раз – никто ж не считал… Вот и для него, сына башкирки и казаха, одного из «аскари шурави», явившегося в чужую страну “устанавливать порядок”, в эту минуту не было никого ближе этого старого афганца.
— Сегодня, видать, затишье. Обе стороны собираются с силами, раненых подбирают. Да и убитых похоронить надо… – отдышавшись, медленно произнёс старик и тут же с грустью добавил: – Вот что, Муса, пока тихо, отведу тебя вечером к тропинке, что к вашим ведёт. А сейчас давай перекусим. Я ходил к партизанам, обменял ножи и металлическую посуду на продукты. Ты, наверное, уже понял, что я кузнец. В округе меня так и называют – старый кузнец, уже и имя моё настоя- щее никто не помнит. А зовут меня Жават, то есть, Вечный. Вот и живу… Думаю, сегодня ко мне никто не заглянет, ведь я сам выходил. Так что отдохни, а я про- читаю тебе, молодому человеку, духовное наставление. Расскажу о том, что видел, что пережил. Кое-что из того, что хочу рассказать, слышали только эти камен- ные стены, – сказал он и, разводя руками, нечаянно зацепил и сорвал занавеску, прикрывавшую выдолбленные на каменной стене углубления, используемые как полки. Оба разом воскликнули: «Баракалла!» Это невольно вырвавшееся у Мусы слово часто повторяла бабушка, когда удивлялась чему-то.
Хозяин почтительно опустился на колени перед стоявшим на полке изящным изваянием прекрасной золотистой птицы со сложенными крыльями, излучающей таинственное сияние.
— Птица?! – не веря глазам, воскликнул изумлённый Муса. – Сказочная зо- лотая птица!
— Это Хумай. Только не золотая, а медная.
— Хумай? У нашего народа есть про неё легенды. Хумай – дочь царя Самрау… – задумчиво промолвил парень и рассказал то, что было ему о ней известно.
— А для меня эта легенда – семейное предание. Сколько пришлось мне странс- твовать из-за вой н, перенося с места на место эту единственную реликвию и мои инструменты. Семья вся погибла… Один Аллах ведает, от чьей руки. Наш дом был в горах Гиндукуш, ближе к границе с Китаем. Пуштуны, род наш муйтен, – очень древний народ. Известно, что и у иранцев есть пуштунские корни.
— Муйтен? Я вроде бы что-то про них слышал. А у башкортов было с десяток родов. Табын, усерган, мин, юрматы… Муйтен, говорите? – повторил Муса зна- комое слово и стал внимательно слушать рассказ старика.
