что консервативная по происхождению власть построит современное социальное государство.
Радикальные оппозиционеры, прежде всего социалисты и коммунисты, игнорировали новую экономическую реальность потому, что иначе пришлось бы признать успехи режима в исполнении этого контракта, и продолжали изображать Испанию страной, резко разделенной на богатое меньшинство и нищее большинство, всегда готовое к революции, совершить которую мешает только тяжесть репрессий.
Между тем в последние полтора-два десятилетия жизни Франко даже простым испанцам, крестьянам и рабочим, уже было что терять, и они не хотели бросать нажитое ради «прекрасного будущего». В Испании 1960–1970-х призывы к стабильности (здесь чаще говорили о «мире») звучали убедительно не только для класса собственников, но и для наемных работников. Понятия демократизации и социальной революции с переделом собственности, которые были почти неразделимы в Испании 1930–1940-х, теперь разошлись: даже противники диктатуры больше не считали их двумя сторонами единого процесса.
Не замечая этого, радикальные оппозиционеры теряли ключи к сердцам граждан. Везде, кроме, пожалуй, регионов с сильным ущемленным национальным чувством — провинций, населенных басками и каталонцами. Здесь национальная коллективная идентичность оказалась сильнее классовой, и местная буржуазия использовала ее для того, чтобы найти общий язык с рабочими. К тому же националистический бунт ради автономии и даже независимости не представлялся таким же рискованным предприятием для личного благосостояния, как социальная революция. Поэтому в будущей Стране Басков и Каталонии демократизация и эмансипация от Мадрида надолго остались частью единой повестки.
ПУЗЫРЬКИ СВОБОДЫ Официальная идеология практически полностью исчезла в университетах уже в 1960-е, это касалось и студентов, и преподавателей. В интеллектуальных и творческих кругах вера в
Радикальные оппозиционеры, прежде всего социалисты и коммунисты, игнорировали новую экономическую реальность потому, что иначе пришлось бы признать успехи режима в исполнении этого контракта, и продолжали изображать Испанию страной, резко разделенной на богатое меньшинство и нищее большинство, всегда готовое к революции, совершить которую мешает только тяжесть репрессий.
Между тем в последние полтора-два десятилетия жизни Франко даже простым испанцам, крестьянам и рабочим, уже было что терять, и они не хотели бросать нажитое ради «прекрасного будущего». В Испании 1960–1970-х призывы к стабильности (здесь чаще говорили о «мире») звучали убедительно не только для класса собственников, но и для наемных работников. Понятия демократизации и социальной революции с переделом собственности, которые были почти неразделимы в Испании 1930–1940-х, теперь разошлись: даже противники диктатуры больше не считали их двумя сторонами единого процесса.
Не замечая этого, радикальные оппозиционеры теряли ключи к сердцам граждан. Везде, кроме, пожалуй, регионов с сильным ущемленным национальным чувством — провинций, населенных басками и каталонцами. Здесь национальная коллективная идентичность оказалась сильнее классовой, и местная буржуазия использовала ее для того, чтобы найти общий язык с рабочими. К тому же националистический бунт ради автономии и даже независимости не представлялся таким же рискованным предприятием для личного благосостояния, как социальная революция. Поэтому в будущей Стране Басков и Каталонии демократизация и эмансипация от Мадрида надолго остались частью единой повестки.
ПУЗЫРЬКИ СВОБОДЫ Официальная идеология практически полностью исчезла в университетах уже в 1960-е, это касалось и студентов, и преподавателей. В интеллектуальных и творческих кругах вера в
