А. Гольдфарб. «Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия» 77 Глава 10. Разочарования Низвержение Солженицына с пьедестала, произошедшее в моей душе в результате чте- ния «Теленка», было лишь первым разочарованием 1974 года. Вторым стал Дядя Сэм. К концу года выяснилось, что поправка Джексона, выражаясь по-американски, «кусается совсем не так, как лает». Совместными усилиями, в которых, как мы считали, был и наш скромный вклад, поправка была принята Сенатом и приобрела силу закона, согласно которому благоприятный торговый режим для СССР должен возобновляться ежегодно после того, как американский президент удостоверит, что в истекшем году Советский Союз не чинил препятствий для сво- бодного выезда своих граждан. На первый взгляд это выглядело вполне нормально, но про- блема была в том, что президентом стал Джеральд Форд, сменивший опозоренного Уотер- гейтским скандалом Никсона, а госсекретарем остался Генри Киссинджер, который продолжал настаивать, что в отношении СССР следует действовать путем тайных взаимовыгодных дого- воренностей и ни в коем случае не давить на принцип – а то, мол, хуже будет.
И вот 18 октября 1974 года было объявлено: СССР получил от Дяди Сэма торговый «режим наибольшего благоприятствования» сроком на полтора года плюс 300 миллионов дол- ларов торговых кредитов в обмен на «заверения, что уровень еврейской эмиграции начнет воз- растать по сравнению с 1973 годом». Однако «заверения» эти содержались отнюдь не в офици- альном соглашении двух сторон, а всего лишь в письме Киссинджера сенатору Джексону, где тот ссылался на устное обещание советского министра Громыко. Никаких письменных гаран- тий получено не было: на официальном уровне СССР отказывался признать проблему вообще, считая эмиграцию своим внутренним делом.
Отказники восприняли все это как полную сдачу позиций, о чем я незамедлительно сооб- щил миру через «Нью-Йорк таймс».
Вскоре после этого меня пригласил к себе домой Мелвин Левицкий, политический сек- ретарь посольства США, и попросил объяснить, чего же, собственно, мы, отказники, хотим от Америки.
– Мы не согласны с тем, что проблему свели к статистике, то есть о советском пове- дении вы будете судить по количеству выпускаемых евреев. Мы же считаем, что необхо- димо формально подтвердить право на эмиграцию и отменить требование об обязательном вызове из Израиля, чтобы выезжать могли не только евреи, а каждый, кто хочет. Но получа- ется, что Америка согласилась, что эмиграция не есть фундаментальное право, а всего лишь милость советской власти в отношении некоторой части граждан, – объяснял я за ужином в дипломатической квартире. – Что значит «уровень эмиграции начнет возрастать по сравне- нию с 1973 годом?» – В 1973 году выехали 35 тысяч человек, а на сентябрь 1974-го – пока только 16 тысяч.
Мы ожидаем, что в 1975 году выезд составит не меньше 45 тысяч, – сказал Левицкий.
«Все ясно, – подумал я, – они считают, что договорились, а их банально развели. Им пообещали поднять показатели, а нас здесь пока что свернут в бараний рог».
– А что будет, если через полгода вам скажут, что евреи больше не хотят уезжать и не подают заявлений на выезд? Как вы это проверите? Вашим первым условием должен был быть немедленный пересмотр дел всех отказников, и тогда статистика пойдет вверх сама собой.
– Послушай, ведь то, что отказникам не дают виз, не так уж и удивительно, – сказал Левицкий. – Ведь ты же сам работал в атомном институте.
«Так вот оно что, – подумал я. – Этот человек пытается оправдать действия cоветской власти, признает за ней право решать мою судьбу! Мол, ты, брат, находишься в их власти, и тем хуже для тебя. Но ведь он американский дипломат, и, по идее, мы с ним играем в одной команде! Почему же он ведет себя, будто его дело сторона, будто он делает одолжение, пытаясь
И вот 18 октября 1974 года было объявлено: СССР получил от Дяди Сэма торговый «режим наибольшего благоприятствования» сроком на полтора года плюс 300 миллионов дол- ларов торговых кредитов в обмен на «заверения, что уровень еврейской эмиграции начнет воз- растать по сравнению с 1973 годом». Однако «заверения» эти содержались отнюдь не в офици- альном соглашении двух сторон, а всего лишь в письме Киссинджера сенатору Джексону, где тот ссылался на устное обещание советского министра Громыко. Никаких письменных гаран- тий получено не было: на официальном уровне СССР отказывался признать проблему вообще, считая эмиграцию своим внутренним делом.
Отказники восприняли все это как полную сдачу позиций, о чем я незамедлительно сооб- щил миру через «Нью-Йорк таймс».
Вскоре после этого меня пригласил к себе домой Мелвин Левицкий, политический сек- ретарь посольства США, и попросил объяснить, чего же, собственно, мы, отказники, хотим от Америки.
– Мы не согласны с тем, что проблему свели к статистике, то есть о советском пове- дении вы будете судить по количеству выпускаемых евреев. Мы же считаем, что необхо- димо формально подтвердить право на эмиграцию и отменить требование об обязательном вызове из Израиля, чтобы выезжать могли не только евреи, а каждый, кто хочет. Но получа- ется, что Америка согласилась, что эмиграция не есть фундаментальное право, а всего лишь милость советской власти в отношении некоторой части граждан, – объяснял я за ужином в дипломатической квартире. – Что значит «уровень эмиграции начнет возрастать по сравне- нию с 1973 годом?» – В 1973 году выехали 35 тысяч человек, а на сентябрь 1974-го – пока только 16 тысяч.
Мы ожидаем, что в 1975 году выезд составит не меньше 45 тысяч, – сказал Левицкий.
«Все ясно, – подумал я, – они считают, что договорились, а их банально развели. Им пообещали поднять показатели, а нас здесь пока что свернут в бараний рог».
– А что будет, если через полгода вам скажут, что евреи больше не хотят уезжать и не подают заявлений на выезд? Как вы это проверите? Вашим первым условием должен был быть немедленный пересмотр дел всех отказников, и тогда статистика пойдет вверх сама собой.
– Послушай, ведь то, что отказникам не дают виз, не так уж и удивительно, – сказал Левицкий. – Ведь ты же сам работал в атомном институте.
«Так вот оно что, – подумал я. – Этот человек пытается оправдать действия cоветской власти, признает за ней право решать мою судьбу! Мол, ты, брат, находишься в их власти, и тем хуже для тебя. Но ведь он американский дипломат, и, по идее, мы с ним играем в одной команде! Почему же он ведет себя, будто его дело сторона, будто он делает одолжение, пытаясь
