А. Гольдфарб. «Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия» 70 – Поясните, Олег Григорьевич, что вы имеете в виду; я бываю в разных районах города и даю много интервью.
– Кто сообщил мою фамилию в «Нью-Йорк таймс»?
– Олег Григорьевич, вы бы мне сказали, что хотите остаться инкогнито, я бы и не стал вас выдавать. Но вы ведь не скрывались, тем более командовали мероприятием. Естественно, люди поинтересовались, кто вы такой. Но если у вас из-за этого неприятности, то я искренне сожалею.
– Да нет, никаких неприятностей, наоборот, я получил благодарность руководства.
Кстати, я не командовал, а пытался предотвратить трагедию. Вы ведь знаете наш рабочий класс, ведь он, если войдет в раж, все сметет. Слава богу, обошлось без жертв. Ваши так назы- ваемые художники играли с огнем, когда полезли в драку. Люди на субботник пришли, и тут вдруг это, с позволения сказать, искусство.
– Олег Григорьевич, побойтесь бога, ведь это поле уже много лет стоит заброшенным.
– Бросьте, Александр Давидович, мы же с вами прекрасно знаем, что эта выставка – хорошо организованная провокация сионистских кругов, достаточно прочитать список участ- ников.
– Как интересно, это что-то новое. Насчет сионистов – это ваше личное мнение или офи- циальная позиция райкома?
– Это личное мнение. Скажите, там были в основном американские и западногерманские корреспонденты. Почему американские – это понятно, они ненавидят нашу страну. Но вот немцы? Им-то что до этого?
– Я думаю, Олег Григорьевич, немцам это близко, потому что у них тоже был конфликт между народным искусством и выкрутасами авангарда, в котором, как вы говорите, слишком много сионистов.
– Вы, что же, ставите на одну доску фашизм и нашу социалистическую культуру?
– Я этого не говорил, но если вы сравните официальное искусство фашизма с соцреализ- мом, то обнаружится много параллелей.
Книгин замолчал, как будто что-то обдумывая. Интересно все-таки, зачем он меня позвал. Неужели ему действительно интересно со мной разговаривать? Мне эти разговоры щекочут нервы, к тому же, следуя наказу Кирилла Хенкина, я лезу на рожон. Но ему-то зачем?
– Знаете, – вдруг сказал Книгин, – у меня к вам двойственное отношение. Иной раз видишь такого, как вы, и понимаешь, что вот – перед тобой классовый враг, и, будь моя воля, задушил бы собственными руками, но к вам такого чувства нет, хотя вы, безусловно, наш враг.
– Я польщен, Олег Григорьевич, – сказал я. – Могу сказать в ответ, что чувство, совер- шенно взаимное. Иногда встречаешься с таким, как вы, и думаешь: эх, вот был бы у меня в руках пулемет… а вот к вам лично у меня самые добрые чувства.
Опять воцарилась пауза. Книгин поднял глаза, и наши взгляды встретились. На секунду мне стало не по себе, и пролетело: хоть бы он этого не заметил, хоть бы я смог выдержать взгляд.
– Ну, вот и выяснили отношения, – сказал Книгин, совершенно другим тоном, уже не доверительно-вкрадчивым, а абсолютно ледяным. – Этим, пожалуй, все сказано. Давайте, я подпишу вам пропуск.
– Кто сообщил мою фамилию в «Нью-Йорк таймс»?
– Олег Григорьевич, вы бы мне сказали, что хотите остаться инкогнито, я бы и не стал вас выдавать. Но вы ведь не скрывались, тем более командовали мероприятием. Естественно, люди поинтересовались, кто вы такой. Но если у вас из-за этого неприятности, то я искренне сожалею.
– Да нет, никаких неприятностей, наоборот, я получил благодарность руководства.
Кстати, я не командовал, а пытался предотвратить трагедию. Вы ведь знаете наш рабочий класс, ведь он, если войдет в раж, все сметет. Слава богу, обошлось без жертв. Ваши так назы- ваемые художники играли с огнем, когда полезли в драку. Люди на субботник пришли, и тут вдруг это, с позволения сказать, искусство.
– Олег Григорьевич, побойтесь бога, ведь это поле уже много лет стоит заброшенным.
– Бросьте, Александр Давидович, мы же с вами прекрасно знаем, что эта выставка – хорошо организованная провокация сионистских кругов, достаточно прочитать список участ- ников.
– Как интересно, это что-то новое. Насчет сионистов – это ваше личное мнение или офи- циальная позиция райкома?
– Это личное мнение. Скажите, там были в основном американские и западногерманские корреспонденты. Почему американские – это понятно, они ненавидят нашу страну. Но вот немцы? Им-то что до этого?
– Я думаю, Олег Григорьевич, немцам это близко, потому что у них тоже был конфликт между народным искусством и выкрутасами авангарда, в котором, как вы говорите, слишком много сионистов.
– Вы, что же, ставите на одну доску фашизм и нашу социалистическую культуру?
– Я этого не говорил, но если вы сравните официальное искусство фашизма с соцреализ- мом, то обнаружится много параллелей.
Книгин замолчал, как будто что-то обдумывая. Интересно все-таки, зачем он меня позвал. Неужели ему действительно интересно со мной разговаривать? Мне эти разговоры щекочут нервы, к тому же, следуя наказу Кирилла Хенкина, я лезу на рожон. Но ему-то зачем?
– Знаете, – вдруг сказал Книгин, – у меня к вам двойственное отношение. Иной раз видишь такого, как вы, и понимаешь, что вот – перед тобой классовый враг, и, будь моя воля, задушил бы собственными руками, но к вам такого чувства нет, хотя вы, безусловно, наш враг.
– Я польщен, Олег Григорьевич, – сказал я. – Могу сказать в ответ, что чувство, совер- шенно взаимное. Иногда встречаешься с таким, как вы, и думаешь: эх, вот был бы у меня в руках пулемет… а вот к вам лично у меня самые добрые чувства.
Опять воцарилась пауза. Книгин поднял глаза, и наши взгляды встретились. На секунду мне стало не по себе, и пролетело: хоть бы он этого не заметил, хоть бы я смог выдержать взгляд.
– Ну, вот и выяснили отношения, – сказал Книгин, совершенно другим тоном, уже не доверительно-вкрадчивым, а абсолютно ледяным. – Этим, пожалуй, все сказано. Давайте, я подпишу вам пропуск.
