А. Гольдфарб. «Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия» 58 «Это империалистический обман, – сказал полковник Вольпе. – Как вы прекрасно пони- маете, проверить соблюдение этих обещаний невозможно».
Наша студенческая компания восприняла этот шаг США с удивлением и цинизмом.
Неужели американцы думают, что советские лидеры увидят в их одностороннем пацифизме что-либо, кроме слабости? Конечно же, они воспользуются этим, чтобы одержать верх в гонке вооружений!
Еще более непонятным казалось сообщение о том, что архитектором американской капи- туляции был знаменитый гарвардский генетик Мэтью Мезельсон, чьи работы установили, как молекулы ДНК самокопируются для передачи генов из поколения в поколение. По Акаде- мии ходили слухи, что это он убедил Никсона отказаться от БО. Логика Мезельсона заключа- лась в том, что миролюбивый шаг убедит противников США последовать их примеру. Я просто не мог понять, как человек, обладающий интеллектом Мезельсона, мог быть столь наивным.
Но вопреки моему скептицизму казалось, что американская мирная инициатива срабо- тала: Советский Союз внезапно отказался от давних возражений против контроля над воору- жениями. Вскоре после заявления Никсона начались переговоры об ограничении стратеги- ческих вооружений, или ОСВ. В 1972 году в Москве Никсон и Брежнев подписали Договор ОСВ-1, который ограничивал количество ядерных боеголовок, и Договор о противоракетной обороне, или ПРО. В том же году СССР подписал Международную конвенцию о запрете БО, которая поставила вне закона его разработку, производство и накопление. Это было историче- ское достижение, впервые запретившее целый класс оружия массового уничтожения. С обеих сторон заработали машины пропаганды, провозгласившие новую эру разрядки – ослабления напряженности и, возможно, начала конца холодной войны.
Единственная проблема во всем этом, по крайней мере с моей точки зрения, заключа- лась в том, что Кремль не имел ни малейшего намерения соблюдать договоренности. У меня, конечно, не было конкретных доказательств, но как яростный антисоветчик я был абсолютно убежден в злостной природе режима. Обман был у него в крови – как инстинкт ужалить у скор- пиона. Если ему позволить, то он разработает все виды оружия, какие только возможны. А в случае микробов, в отличие от ядерного оружия, соблюдение запрета невозможно проверить.
Поэтому, когда в 1973 году отец сказал мне, что «вокруг Овчинникова что-то заваривается», я был уверен, что затевается большой обман. Как выяснилось, моя догадка была верной – только это стало ясно лет через двадцать.
* * * Зимой 1972 года, за пятнадцать месяцев до того, как отец рассказал мне о тайных делах Овчинникова, микробиолог Игорь Домарадский – директор противочумного института в системе Минздрава – отдыхал в санатории под Москвой. Внезапно ему позвонили из мини- стерства и попросили срочно приехать в город – за ним уже выслана машина. Через час он был в Кремле и беседовал с важным чином в Военно-промышленной комиссии – тайном органе, координировавшем оборонную промышленность СССР.
Чиновник сообщил Домарадскому о секретном решении руководства модернизировать военно-биологические исследования в стране. Домарадскому была предложена должность исполнительного секретаря координационного комитета под названием «Межведомственный научно-технический совет», или МНТС, который будет служить мозговым центром новой программы. Совет будет контролировать все аспекты секретного проекта – от распределения средств до назначения ключевого персонала и определения направлений исследований.
Сначала Домарадский подумал, что речь идет о разработке оборонительных технологий.
Он хорошо знал, что качество биологических исследований в Советском Союзе было далеко не идеальным и, чтобы поправить дело, необходимы большие инвестиции. Но вскоре он понял,
Наша студенческая компания восприняла этот шаг США с удивлением и цинизмом.
Неужели американцы думают, что советские лидеры увидят в их одностороннем пацифизме что-либо, кроме слабости? Конечно же, они воспользуются этим, чтобы одержать верх в гонке вооружений!
Еще более непонятным казалось сообщение о том, что архитектором американской капи- туляции был знаменитый гарвардский генетик Мэтью Мезельсон, чьи работы установили, как молекулы ДНК самокопируются для передачи генов из поколения в поколение. По Акаде- мии ходили слухи, что это он убедил Никсона отказаться от БО. Логика Мезельсона заключа- лась в том, что миролюбивый шаг убедит противников США последовать их примеру. Я просто не мог понять, как человек, обладающий интеллектом Мезельсона, мог быть столь наивным.
Но вопреки моему скептицизму казалось, что американская мирная инициатива срабо- тала: Советский Союз внезапно отказался от давних возражений против контроля над воору- жениями. Вскоре после заявления Никсона начались переговоры об ограничении стратеги- ческих вооружений, или ОСВ. В 1972 году в Москве Никсон и Брежнев подписали Договор ОСВ-1, который ограничивал количество ядерных боеголовок, и Договор о противоракетной обороне, или ПРО. В том же году СССР подписал Международную конвенцию о запрете БО, которая поставила вне закона его разработку, производство и накопление. Это было историче- ское достижение, впервые запретившее целый класс оружия массового уничтожения. С обеих сторон заработали машины пропаганды, провозгласившие новую эру разрядки – ослабления напряженности и, возможно, начала конца холодной войны.
Единственная проблема во всем этом, по крайней мере с моей точки зрения, заключа- лась в том, что Кремль не имел ни малейшего намерения соблюдать договоренности. У меня, конечно, не было конкретных доказательств, но как яростный антисоветчик я был абсолютно убежден в злостной природе режима. Обман был у него в крови – как инстинкт ужалить у скор- пиона. Если ему позволить, то он разработает все виды оружия, какие только возможны. А в случае микробов, в отличие от ядерного оружия, соблюдение запрета невозможно проверить.
Поэтому, когда в 1973 году отец сказал мне, что «вокруг Овчинникова что-то заваривается», я был уверен, что затевается большой обман. Как выяснилось, моя догадка была верной – только это стало ясно лет через двадцать.
* * * Зимой 1972 года, за пятнадцать месяцев до того, как отец рассказал мне о тайных делах Овчинникова, микробиолог Игорь Домарадский – директор противочумного института в системе Минздрава – отдыхал в санатории под Москвой. Внезапно ему позвонили из мини- стерства и попросили срочно приехать в город – за ним уже выслана машина. Через час он был в Кремле и беседовал с важным чином в Военно-промышленной комиссии – тайном органе, координировавшем оборонную промышленность СССР.
Чиновник сообщил Домарадскому о секретном решении руководства модернизировать военно-биологические исследования в стране. Домарадскому была предложена должность исполнительного секретаря координационного комитета под названием «Межведомственный научно-технический совет», или МНТС, который будет служить мозговым центром новой программы. Совет будет контролировать все аспекты секретного проекта – от распределения средств до назначения ключевого персонала и определения направлений исследований.
Сначала Домарадский подумал, что речь идет о разработке оборонительных технологий.
Он хорошо знал, что качество биологических исследований в Советском Союзе было далеко не идеальным и, чтобы поправить дело, необходимы большие инвестиции. Но вскоре он понял,
