А. Гольдфарб. «Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия» 135 а другой из штата Колорадо – пытались найти общий язык за бутылкой водки – единственным, что напоминало в тот день о России.
* * * Однако Юрий Анатольевич Овчинников оказался упорнее, чем мы думали. Он вновь объявился в феврале 1984 года, через неделю после смерти Андропова и назначения Констан- тина Черненко Генсеком. Овчинников позвонил отцу и пригласил срочно зайти в Президиум, где ошарашил его следующим монологом: «Давид Моисеевич, я хочу вновь заняться вашим делом. Как я ожидал, возникла благоприятная ситуация. Ваш сын тоже правильно сделал, что сбавил тон, это заметно. Но давайте с вами договоримся: если вас отпустят, то вы позаботитесь о том, чтобы конструктивная роль Академии наук в этом вопросе не осталась незамеченной».
При этом Овчинников держался совершенно непринужденно, будто ничего экстраорди- нарного не происходило и речь шла не об отмене решения на высшем уровне страны, а о рутин- ной академической интриге. Он объяснил, что в июне в Москве должен состояться европей- ский биохимический конгресс. «Руководство придает этому большое политическое значение, ибо Конгресс должен стать признанием советской биологии в мире. Я председатель оргкоми- тета, но у нас возникли проблемы: люди отказываются приезжать, в основном из-за Сахарова, ну и многие из-за вас. По Сахарову мы, увы, ничего сделать не можем, но в вашем случае есть шансы на успех. Так что давайте – услуга за услугу. Мы поможем вам, а вы нам».
– Ах, боже мой, какой либерал! – сказал я, услышав рассказ отца. – Ладно, передай ему, что если он тебя выпустит, то я обязуюсь всему свету раструбить, что Юрий Анатольевич – надежда русской демократии. Надеюсь, Сахаров меня простит. Но только: утром стулья, вече- ром деньги.
А еще через пару недель – победа! Овчинников снова позвал отца в Президиум, где завел в офис к президенту Академии Александрову, моему бывшему директору в Курчатнике.
Нужно побывать в Президиуме АН СССР, чтобы представить себе эту обстановку: мраморная лестница, ведущая в зал с зеркалами и огромными хрустальными люстрами, оставляет у посе- тителя ощущение, что он явился на аудиенцию в Версаль времен расцвета Бурбонов. Мой отец, цокая костылями по зеркальному паркету, входит в гигантский кабинет, и там, под классиче- скими полотнами в золоченых рамах, Александров и Овчинников торжественно объявляют, что ему и его семье разрешен выезд из СССР. На следующий день отец получил открытку с приглашением в ОВИР «по вопросу вашего выезда».
И тут же все западные станции сообщили: микробиолог, профессор Гольдфарб, которому много лет отказывали в визе по соображениям государственной безопасности, получил разре- шение на выезд.
– Папа, это ты сообщил корреспондентам, что тебе дали визу? – спросил я по телефону. – Подождал бы, пока она будет у тебя в руках.
– Ничего я не сообщал. Я думал, что это ты, – ответил он.
Мы решили, что это была работа Юрия Анатольевича, – еще одно подтверждение, что мы с ним играем в одни ворота.
И вот, куплены билеты, подписаны доверенности, продана машина, раздарены вещи, сданы внутренние паспорта и получены выездные визы. Выезд назначили на 20 апреля, через пять лет с тех пор, как он подал документы на выезд, и через полтора месяца после того, как Юрий Анатольевич совершил невозможное.
Но не тут-то было.
* * * Однако Юрий Анатольевич Овчинников оказался упорнее, чем мы думали. Он вновь объявился в феврале 1984 года, через неделю после смерти Андропова и назначения Констан- тина Черненко Генсеком. Овчинников позвонил отцу и пригласил срочно зайти в Президиум, где ошарашил его следующим монологом: «Давид Моисеевич, я хочу вновь заняться вашим делом. Как я ожидал, возникла благоприятная ситуация. Ваш сын тоже правильно сделал, что сбавил тон, это заметно. Но давайте с вами договоримся: если вас отпустят, то вы позаботитесь о том, чтобы конструктивная роль Академии наук в этом вопросе не осталась незамеченной».
При этом Овчинников держался совершенно непринужденно, будто ничего экстраорди- нарного не происходило и речь шла не об отмене решения на высшем уровне страны, а о рутин- ной академической интриге. Он объяснил, что в июне в Москве должен состояться европей- ский биохимический конгресс. «Руководство придает этому большое политическое значение, ибо Конгресс должен стать признанием советской биологии в мире. Я председатель оргкоми- тета, но у нас возникли проблемы: люди отказываются приезжать, в основном из-за Сахарова, ну и многие из-за вас. По Сахарову мы, увы, ничего сделать не можем, но в вашем случае есть шансы на успех. Так что давайте – услуга за услугу. Мы поможем вам, а вы нам».
– Ах, боже мой, какой либерал! – сказал я, услышав рассказ отца. – Ладно, передай ему, что если он тебя выпустит, то я обязуюсь всему свету раструбить, что Юрий Анатольевич – надежда русской демократии. Надеюсь, Сахаров меня простит. Но только: утром стулья, вече- ром деньги.
А еще через пару недель – победа! Овчинников снова позвал отца в Президиум, где завел в офис к президенту Академии Александрову, моему бывшему директору в Курчатнике.
Нужно побывать в Президиуме АН СССР, чтобы представить себе эту обстановку: мраморная лестница, ведущая в зал с зеркалами и огромными хрустальными люстрами, оставляет у посе- тителя ощущение, что он явился на аудиенцию в Версаль времен расцвета Бурбонов. Мой отец, цокая костылями по зеркальному паркету, входит в гигантский кабинет, и там, под классиче- скими полотнами в золоченых рамах, Александров и Овчинников торжественно объявляют, что ему и его семье разрешен выезд из СССР. На следующий день отец получил открытку с приглашением в ОВИР «по вопросу вашего выезда».
И тут же все западные станции сообщили: микробиолог, профессор Гольдфарб, которому много лет отказывали в визе по соображениям государственной безопасности, получил разре- шение на выезд.
– Папа, это ты сообщил корреспондентам, что тебе дали визу? – спросил я по телефону. – Подождал бы, пока она будет у тебя в руках.
– Ничего я не сообщал. Я думал, что это ты, – ответил он.
Мы решили, что это была работа Юрия Анатольевича, – еще одно подтверждение, что мы с ним играем в одни ворота.
И вот, куплены билеты, подписаны доверенности, продана машина, раздарены вещи, сданы внутренние паспорта и получены выездные визы. Выезд назначили на 20 апреля, через пять лет с тех пор, как он подал документы на выезд, и через полтора месяца после того, как Юрий Анатольевич совершил невозможное.
Но не тут-то было.
