А. Гольдфарб. «Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия» 115 посмотреть, действительно ли есть на свете Институт Макса-Планка, где работает некто Гольд- фарб, который развернул антисоветскую кампанию в научных кругах. Или, может быть, ника- кого Гольдфарба на свете нет, а все это – операция ЦРУ? – и он ехидно посмотрел на меня.
– Кирилл, я не работал, не работаю и не буду работать на ЦРУ, – сказал я. – Я не доверяю этой организации.
– Все так говорят, – проворчал Кирилл. – Впрочем, Алик, важно не то, связаны ли вы с ЦРУ на самом деле, а то, что об этом думают в Конторе. Важно, не кто ты есть, а за кого тебя принимают. Никогда не забывайте об этом.
* * * Весь год я усиливал давление на Юрия Анатольевича, пытаясь заранее отследить его меж- дународные поездки и сделать так, чтобы ни одна не прошла без того, чтобы ему не пришлось отвечать на вопросы об отце. К концу 1981 года, когда я закончил стажировку в Мюнхене и готовился перебраться в Колумбийский университет в Нью-Йорк, в папке «Овчинников» лежали копии обращений почти 200 ученых со всего мира, включая 13 нобелевских лауреа- тов. В моем активе были также резолюции Американского общества микробиологов и Меж- дународного союза микробиологических обществ. Конгрессмен от штата Нью-Йорк Джонатан Бингхэм произнес на заседании Конгресса речь о моем отце. И наконец, «Нью-Йорк таймс» опубликовала мое собственное письмо под названием «Засекреченная генетика», в котором я призывал «американское научное сообщество бойкотировать СССР».
Но дело не сдвигалось с мертвой точки. После визита Погорельского в Макс-Планк- институт противник не проявлял никакой активности. Отец сидел без работы, а я ломал голову над тем, что же еще придумать. И вдруг в апреле 1982 года жена профессора М. В. Волькен- штейна, встретившись с моей матерью во дворе академического дома на Ленинском проспекте, сообщила, что по Академии идет слух, будто Овчинников ходил просить за Гольдфарба в КГБ, но «получил отлуп».
Услышав новость, отец, набравшись смелости, позвонил Овчинникову и попросился на прием. Тот сказал: «Приезжайте, конечно, поговорим».
– Юрий Анатольевич, до меня дошли слухи, что вы ходатайствовали по моему делу, – сказал отец.
– Да, это так, – ответил Овчинников. – И у меня ничего не вышло.
– А можно узнать, на каком уровне вы поднимали вопрос?
– На самом высоком, – улыбнулся Овчинников.
И он рассказал отцу, что несколько месяцев назад, после того, как я обрушил на него письма нобелевских лауреатов, он обращался «к руководству на уровне, где принимают реше- ния». И некоторое время спустя «руководство» вызвало его, чтобы сообщить, что дело рас- смотрено и решение об отказе Гольдфарбу подтверждено.
– А решение принималось индивидуально или в рамках общей политики?
– Индивидуально, – сказал Овчинников. – На столе во время разговора лежало ваше дело, – и, помедлив, добавил: – И дело вашего сына, – он сделал жест, показывающий толщину досье. – Я же вас предупреждал, что он перегнет палку. Увы, решение окончательное, и я ничего не могу сделать.
Отец повернулся, чтобы уйти.
– Постойте, Давид Моисеевич, – сказал Овчинников. – Ведь вы сидите без работы.
Почему бы вам не вернуться к научной деятельности? Я, конечно, не могу вам дать лаборато- рию, но в качестве консультанта, если хотите, – пожалуйста, в ваш бывший институт. И пере- дайте сыну, чтобы он прекратил свою кампанию. Пока там что-либо не изменится, – он указал глазами на потолок, – это ни к чему не приведет.
– Кирилл, я не работал, не работаю и не буду работать на ЦРУ, – сказал я. – Я не доверяю этой организации.
– Все так говорят, – проворчал Кирилл. – Впрочем, Алик, важно не то, связаны ли вы с ЦРУ на самом деле, а то, что об этом думают в Конторе. Важно, не кто ты есть, а за кого тебя принимают. Никогда не забывайте об этом.
* * * Весь год я усиливал давление на Юрия Анатольевича, пытаясь заранее отследить его меж- дународные поездки и сделать так, чтобы ни одна не прошла без того, чтобы ему не пришлось отвечать на вопросы об отце. К концу 1981 года, когда я закончил стажировку в Мюнхене и готовился перебраться в Колумбийский университет в Нью-Йорк, в папке «Овчинников» лежали копии обращений почти 200 ученых со всего мира, включая 13 нобелевских лауреа- тов. В моем активе были также резолюции Американского общества микробиологов и Меж- дународного союза микробиологических обществ. Конгрессмен от штата Нью-Йорк Джонатан Бингхэм произнес на заседании Конгресса речь о моем отце. И наконец, «Нью-Йорк таймс» опубликовала мое собственное письмо под названием «Засекреченная генетика», в котором я призывал «американское научное сообщество бойкотировать СССР».
Но дело не сдвигалось с мертвой точки. После визита Погорельского в Макс-Планк- институт противник не проявлял никакой активности. Отец сидел без работы, а я ломал голову над тем, что же еще придумать. И вдруг в апреле 1982 года жена профессора М. В. Волькен- штейна, встретившись с моей матерью во дворе академического дома на Ленинском проспекте, сообщила, что по Академии идет слух, будто Овчинников ходил просить за Гольдфарба в КГБ, но «получил отлуп».
Услышав новость, отец, набравшись смелости, позвонил Овчинникову и попросился на прием. Тот сказал: «Приезжайте, конечно, поговорим».
– Юрий Анатольевич, до меня дошли слухи, что вы ходатайствовали по моему делу, – сказал отец.
– Да, это так, – ответил Овчинников. – И у меня ничего не вышло.
– А можно узнать, на каком уровне вы поднимали вопрос?
– На самом высоком, – улыбнулся Овчинников.
И он рассказал отцу, что несколько месяцев назад, после того, как я обрушил на него письма нобелевских лауреатов, он обращался «к руководству на уровне, где принимают реше- ния». И некоторое время спустя «руководство» вызвало его, чтобы сообщить, что дело рас- смотрено и решение об отказе Гольдфарбу подтверждено.
– А решение принималось индивидуально или в рамках общей политики?
– Индивидуально, – сказал Овчинников. – На столе во время разговора лежало ваше дело, – и, помедлив, добавил: – И дело вашего сына, – он сделал жест, показывающий толщину досье. – Я же вас предупреждал, что он перегнет палку. Увы, решение окончательное, и я ничего не могу сделать.
Отец повернулся, чтобы уйти.
– Постойте, Давид Моисеевич, – сказал Овчинников. – Ведь вы сидите без работы.
Почему бы вам не вернуться к научной деятельности? Я, конечно, не могу вам дать лаборато- рию, но в качестве консультанта, если хотите, – пожалуйста, в ваш бывший институт. И пере- дайте сыну, чтобы он прекратил свою кампанию. Пока там что-либо не изменится, – он указал глазами на потолок, – это ни к чему не приведет.
